Рассказ
Оставив сумку в вагоне, она вернулась на платформу. Мимо бежали пассажиры с вещами, с детьми, молча и переговариваясь, и никому из них не было никакого дела до нее, это почему-то настраивало на тоскливый лад. Муж не смог ее проводить, да и нужды особой, в общем, не было. И все же...
— Заходи, — позвал из тамбура тусклым голосом проводник, — сейчас трогаемся. — Он снял фуражку с лакированным козырьком, обнаружив полное отсутствие затылка: лоб его почти сразу небольшим закруглением переходил в шею, поросшую реденькими, свалявшимися волосками.
Лариса вошла, встала рядом с ним. По перрону, вслед медленно тронувшемуся поезду, шли трое военных — патруль. На их шинелях сверкали в неоновом свете латунные начищенные пуговицы. И Ларисе показалось, что это вовсе не пуговицы, а дырочки, через которые брызжет внутренний свет.
«Итак, еду». Она взобралась на свою полку с тем назревшим желанием поразмыслить, чему до этого, казалось, мешала всякая мелочь. Однако, умостившись поудобнее, с раздражением и разочарованием обнаружила, что мысль ее на этом «итак, еду» заколодило. «Едешь, и что?» — попыталась она себе помочь, но безрезультатно.
Сосед по верхнему ярусу уже посапывал, и его гиппопотамий бок ритмично увеличивался и сокращался, губы его, собранные в кругляшок, издавали явственно различимый для постороннего слуха выхлоп, будто лопался большой мыльный пузырь. Его жена на нижней полке, тоже рыхлая, громоздкая женщина, отвернулась к стенке и укрыла распаренное лицо казенным вафельным полотенцем. Лишь старушка, невидимая Ларисе, все еще не могла угомониться, скреблась-скреблась по-мышиному, так что хотелось хлопнуть по полке ладонью и спугнуть ее.
По проходу, тускло освещенному желто-молочным плафоном, прошаркал проводник со скошенным затылком. Сверху этот его неординарный затылок гляделся выемкой, и Лариса даже приподнялась на локте — удостовериться в оптическом обмане.
Старушка обратилась к проводнику робким шепотом:
— Кипяточку не будет, мил человек? Шарканье резко прекратилось.
— Ты что, бабуся?.. — Он, должно быть, намеревался прибавить «в своем ли ты разуме, старая?», но отчего-то воздержался. Сварливо выговорил: — Дома чаи тожа, что ль, за полночь гоняешь?
Старуха виновато и опечаленно вздохнула и проворно взялась, словно ей скомандовали, укладываться. Проводник же растворился в полумраке коридора.
Чем-то старуха напомнила Ларисе мать. Она тоже вне домашних дел и стен теряла свою хлопотливую целеустремленность, становилась такой же неуверенной и жалконькой, с известным расчетцем на сострадание окружающих. «Имею ли я право?» — постоянно читалось в ее сохранивших живость и карюю сочность глазах, когда она гостила у дочери.
Невольное сопоставление попутчицы-старухи с матерью подтолкнуло мысль, и точно тяжкий маховик (который вначале невмоготу стронуть, а затем так же трудно остановить) стал разгоняться, подстраиваясь под такт колес и накручивая одно воспоминание на другое, выкладывая в уме зыбкую пестрядь.
Последнее время, когда еще не было опасений в скорой кончине отца, среди детей обсуждался вопрос о том, кому из них надлежит взять родителей к себе: стары-де они стали жить одни в деревне — и скот содержать трудно, и огород обрабатывать не по силам. И вообще... Это их «во-об-ще» не поддавалось точному, однозначному определению, но присутствовало в нем нечто от похвальной сыновней совестливости: неужели, дескать, мы, дети, старшим из которых за пятьдесят, а младшим за тридцать, не в состоянии обогреть родительскую старость?
Желание приютить стариков изъявили все, друг перед другом выказывая свою любовь к родителям, однако никто особо не настаивал, как бы выжидая, кто первым возьмет на себя инициативу.
Самым приемлемым вариантом сочли наконец такой: привезти на зиму стариков в Омск — там жили старший и средний сыновья, Осип с Анатолием, и, главное, старшая дочь Наталья — все семьями. И если б устроилось задуманное, родители жили б в равномерной удаленности от остальных своих детей — младший сын Юра жил на Дальнем Востоке, младшая дочь Лариса — в Подмосковье, средняя, Вера, — на Урале. Поначалу старики загорелись, поехали погостить у каждого по очереди, попробовать, что называется, сыновний кусок. И постепенно затея эта тихо-тихо угасла. Вернее, мать была не прочь, да уперся отец. Дома у себя он мог сколько угодно пить и опохмеляться, стонать по ночам и шарахаться в поисках рюмки, к зудению своей старухи он давно привык, и она, выговаривая по привычке, всякий раз «входила в положение». А на чужбине (так окрестил старик житье не дома) с этим мириться не пожелали, сразу взялись отца перевоспитывать; даже сыновья, сами, между прочим, закадычные друзья змия.
Впрочем, затею с переездом время от времени гальванизировали, но не так рьяно, как прежде. И само собой как-то сошлись на том, что надо ждать кончины отца — одну мать пристроить куда легче, да и хлопот вокруг нее никаких (якобы), одна выгода (якобы) — и не с пустыми руками войдет в любой дом (ведь деревенское хозяйство предполагалось реализовать). А по дому руки ее всегда пригодились бы. И нянька тебе, не то что наемная... Словом, головы у всех работают, мысли — будь они хоть какие: моральные или, наоборот, аморальные — лезут, не спрашиваясь. Пока же порешили приезжать помогать в сезон посадки и уборки огорода. Отца же в периоды обострения болезни помещать в районную больницу.
И вот он при смерти. Последние дни куролесит, заговаривается, и бабке мерещится по ночам, что он хочет забрать ее с собой на тот свет (так в письме), и она зовет к себе детей...
«И, стало быть, последний сбор?»
Некоторое время Лариса следила, как в ночи за окном скорого поезда мелькают редкие огни, и отчего-то ей сделалось зябко — то ли от заоконного свежего ветра, сосущего вагонное тепло через щели, то ли от необходимости или даже неотвратимости принимать четкое решение.
В деревню она добралась лишь к вечеру следующего дня. На автобусе, на попутке, пешком — и вот знакомый поворот, разросшийся куст бузины, и за ним — еле приметный домик с низкой крышей... Не то от быстрой ходьбы, не то от волнения у нее сбилось дыхание.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
На вопросы «Смены» отвечает Герой Социалистического Труда Владислав Сериков
Что волнует молодых