Это вовсе не означало, что они беспомощны или беспечны. Молодые люди с уверенностью и простотой мастеров брались за любую сельскохозяйственную незнакомую им машину, и она слушалась их; они проходили курсы, и новое дело словно само шло им в руки.

Агрономам не требовалось напрягать силы, чтобы растолковать своим слушателям об азоте, белке, хлорофилле, а механикам - о действии законов инерции и сопротивления при пахоте.

Распределение людей по работам уже прошло. Было известно, кто трактористы, прицепщики, сеяльщики; даже комбайновые агрегаты были укомплектованы кандидатами. Люди не вызывали никаких сомнений; директор совхоза знал: все машины, начиная от трактора и кончая зерносушилкой, пойдут, как часы. Он только улыбался, выслушивая на заседаниях райкома партии различные опасения и тревоги на этот счет.

Другое не давало ему покоя.

Возвращаясь в палатку глубокой ночью, Емельяненко пробирался к своей кровати и, усевшись на ней, сидел часами неподвижно. «Каким же будет этот совхоз? - думал директор. - Каким должен быть?»

Емельяненко понимал, что этот совхоз не повторит того хозяйства, которое было у путиловцев на Коростелевской степи в 1918 году, хотя сама идея оказалась бессмертной.

И, далее, новый целинный совхоз не мог быть копией старых совхозов, да он уже и не был такой копией.

- Ты не спишь, Емельян? - спрашивал со своей койки Александр Иванович Усов, председатель рабочего комитета.

Поднимался и секретарь парторганизации Милослов.

Три коммуниста отрывали последние минуты от короткого сна, обсуждали множество дел и пытались заглянуть в будущее. А жизнь лепила новое творение по своим законам. И облик грядущего зависел от того, будут ли желания людей естественны так же, как естественны те законы, сумеют ли люди найти себя.

Жизнь в степи сразу же поломала те перегородки между людьми, которые оставались еще от городов и заводов. И у нее начало появляться свое лицо: как только сложилась партийная организация, появилось все, без чего не мыслил себя городской молодой человек: комсомол, профсоюз, стенная газета, футбольные команды, кружки. Юный коллектив лепил себя и строил новые связи привычно и с легким, мгновенно отзывающимся сердцем.

У Никандра Флорентьева появились новые друзья: каменщик Михаил Тимошенко и Вадим, слесарь, сын известного поэта, оба москвичи. Это были разные люди: Михаил - тишайший парень, с удивительно нежными льняными волосами, высокий и гибкий, как молодой тополь; Вадим - прямая противоположность ему: порывистый, с нескладными движениями; сын поэта походил на мотовило, машущее без всякого толку во все стороны. Ему шел семнадцатый год, и к концу первой неделя он решительно во всех влюбился, каждого признал своим идеалом и всех перефотографировал.

Тимошенко он говорил:

- Ты, Миша, мой идеал. Иди к нам в бригаду: трактористом, напарником будешь у Никаши Флорентьева. Прекрасный человек Никаша - тоже мой идеал, в Китае был. И я вас обоих запечатлею для истории на фоне необъятной Кулунды.

Михаил отказывался и от почетного положения тракториста и от возможности попасть в летопись истории.

- Тронутый я человек, больной... - оправдывался Тимошенко. - Камнем околдован, глину люблю, известь и все такое. Как увижу пустырь, так меня и начинает мутить: взял бы я построил тут домище!... Должен ты, Вадик, о такой советской болезни знать: в романе описана.

- Как же, читал, - подтвердил Вадим. - Даже на стройке был, да посоветовали уйти: все время срывался с лесов.

И на усадьбе Вадиму не везло. Неудачи преследовали его на каждом шагу: то он сваливался в яму с водой, то его бодал баран, появившийся в числе первого поголовья на целине, то Вадим застревал меж бревен. Руки его постоянно были повязаны, а со лба не сходили шишки.

- Ничего, Вадик! - смеялся Флорентьев. - Сперва синяки и шишки, а потом пироги и пышки. Ты у меня будешь прицепщиком, а потом штурвальным на комбайне. Пахота, сев, жатва - все наше.

Вадим ложился на свою койку и разговаривал сам с собой:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.