Подвиг юности

- В крестьянство идешь?

- Нет, - возразил Никандр. - Другое у меня. - Он отложил валенок в сторону и заговорил негромко, поддаваясь чувству: - Не в крестьянство иду. И город не покидаю, нет! Я беру город с собою: его культуру, обычаи, его сильную душу. Понимаешь ли, дядя Миша, у меня есть убеждение... Давнишнее оно... Мечта, такая сильная, как страдание. Ее выражает одно слово: «Хлеб!» Да, хлеб... тот, что мы едим и все едят... Великое слово! Хлеб, в конечном счете, не должен быть никакой собственностью, даже коллективной, все равно, как недра советской земли. Уже колхозный строй вынес приговор исторической несправедливости - собственности на хлеб. Советское общество идет к высшему идеалу: хлеб должен быть всеобщим, всенародным. И я, комсомолец, должен отдаться партии, чтобы достичь этого идеала... Без городов не достичь его. Я много думал, дядя Миша. И эта моя вера... Пора наступила - я готов!

Никандр опять взялся за валенки, а дядя Михаил опустился в кресло и прикрыл глаза. Некоторое время стояла в комнате тишина, слышался лишь шорох вязальных спиц в руках тети Павлы.

- Дельно! - отозвался наконец дядя Михаил.

- Очень даже рассудительно, Никашенька! - горячо подтвердила тетя Павла. - Недаром старые люди говорили: «Хлеб - на всякую веру бог».

Улыбнувшись, юноша выждал немного и ответил:

- Нет, мой хлеб выше бога...

На улице качался фонарь, борясь с пургой. Порывистые волны света пробивались сквозь тучи снега, достигали домика, и тогда по комнате пробегали легкие, светлые тени, словно бы улыбался кто - то большой и широкодушный.

Руки старого токаря легли на плечи юноши. Дядя Михаил заговорил с признательностью:

- Порадовал ты меня, Никашенька! Вышел из тебя настоящий советский человек... А теперь меня послушай - пригодится.

На столе появился самовар. Усаживаясь за стол, дядя Михаил заговорил неторопливо, часто умолкая, задумываясь:

- Подъем целин, Никашенька, - святое дело, великий ход резервов. Правильно делает партия, что поднимает эти резервы. И вот, как во всяком деле партии, с нею Ленин. И тут Ленин с нами. Да, Ильич мечтал о сибирских целинах. И не думай, что ты идешь туда первым посланцем рабочего класса: туда уже проложена тропа. Первыми к сибирским истинам пришли петроградские рабочие с Ильичем. Бесподобное дело!

Широко раскрытые глаза юноши светились перед старым токарем, а тот рассказывал то, о чем не мог знать молодой Флорентьев.

В 1918 году путиловские рабочие двинулись в Сибирь поднимать целину, добывать хлеб для революции. На заводах Нижнего и Верхнего Тагила для них делались плуги, и на этом деле стоял и дядя Михаил и его младший брат - веселый и пробойный Петр, председатель особо созданного Комитета по выпуску плугов.

- Боевая была работа, - вспоминал дядя Михаил. - Сроку - никакого: ведь эшелоны уже шли в Сибирь, и наши бабы их встречали в Екатеринбурге. Вот и моя Павла встречала.

Тетя Павла повернулась к Никандру, и тот увидел побледневшее вдруг лицо. Она заговорила неестественно спокойно, словно говорил за нее кто - то другой:

- Такой же был февраль... Вьюжища - свету белого не видно, так и стонет тайга. Эшелон - то весь в снегу, будто ледяной. Они, рабочие - то, коммунары, в шапчонках, с винтовками, стоят на платформе впереди паровоза, там и пулемет у них. Кулачье - то кругом змеилось, кругом банды. А в Сибири, Никашенька, этого зверья была тьма - тьмущая. Ну, а ехали они на Алтай - в самое гнездо кулацкое, то - то решимость!... Погрузили мы это капусту, картошку, хлеб - невелика была наша помощь, и пошел поезд, заревел. В распахнутых дверях теплушек детишки стоят, бабы, на вьюгу страшенную смотрят; в других вагонах копей поят. А в одном, слышим, раненые стонут: где - то через банду прорывался коммунистический поезд... Так эшелон и ушел... Потом были еще. Один - то эшелон ишимское кулачье разнесло весь, в прах... Потом уехал туда Петр Егорыч, твой отец.

Дальнейшее Флорентьевы рассказывали со слов Петра Флорентьева. Как председатель комитета, он сопровождал плуги в Сибирь и прокладывал вместе с путиловцами первую борозду. Захваченный тамошними событиями, Петр вернулся из Сибири только через два года, весь израненный.

Путиловцы вышли из вагонов за Барнаулом, на станции Рубцовка, и, миновав село Оловянишниково, двинулись караваном в Коростелевские степи, которых еще не касался плуг. Тут они и должны были создать новую культуру производительного труда на земле и внедрить эту культуру в жизнь, разомкнув застойный фронт векового капиталистического свинства в сельском хозяйстве. Обширная Коростелевская степь была в руках свирепого кулачья - сектантов - молокан, разводивших шленских овец.

Молокане напали на путиловцев в их первой борозде. Был бой. На поддержку путиловцам поднялась беднота степных сел, и схватка разлилась по всей степи. Молокане отступили к горам. Через полторы недели они вернулись, уже вооруженные английскими и американскими пулеметами. С боями отходили путиловцы с Коростелевской степи, оставляя вспаханные и засеянные поля, буйно зеленеющие всходы... В Петроград путиловцы не вернулись.