...А «эстрадники» приговаривали: «На него падают цены...», «Игорек Николаев?.. Исчерпался. Не идут на него...», «Леонтьев, Кузьмин, Барыкин, Николаев — это уже не звезды, так — второй эшелон...», «Если бы Игорек перестал вздыхать про «люблю тебя, не гони меня», он бы не прогорал. Ему надо менять репертуар!..»

«Эстрадники» вздыхали, морщили лбы, становясь похожими на засохшие груши и... продолжали приговаривать.

Есть и другая точка зрения — я бы назвал ее стихийной — точка зрения большого зрительного зала. Я лично имел возможность ее наблюдать: В одном из концертов, когда Николаев спел свою «Народную артистку» и ушел со сцены, люди встали, чтобы он вернулся и спел еще.

Нет, отнюдь не противоречивость профессиональных и зрительских оценок обусловила мой репортерский интерес к этому человеку; профессионалы, как правило, злобны, а зрители, как правило, наивны — что ж тут может быть интересного? Но вот одна из вышеприведенных фраз меня зацепила и, откровенно говоря, послужила тем самым толчком для встречи с композитором и певцом Игорем Николаевым.

«Eму надо менять репертуар!..»

А вдруг действительно — надо? А вдруг, когда у нас в стране революция, не до лирики нам, не до любовной песенной тематики, не до поездок в Комарово? Может быть, действительно — если перестройка начинается с каждого из нас, каждый из нас должен перейти в какое-то неизведанное для себя качество, и тогда все мы будем соответствовать новым веяниям времени и ожиданиям самого общества? И жить станет трудно, но радостно? Впрочем уже забегаю вперед и начинаю своими словами пересказывать отдельные моменты нашего диалога...

-Игорь, на «ты» или на «вы»?

-А как принято в вашем органе ЦК ВЛКСМ «Смена»?

-Да-а... как повезет.

-Тогда давай не будем делать вид, что мы с тобой знакомы первый день.

-Понял. И вот о чем хочу спросить: когда в стране революция, имеет ли право песня быть не революционной? То есть я выражаю сейчас точку зрения, которую встречал довольно часто — нет ли в заведомой облегченности эстрадной песни ущербности?

-Давно хотел поговорить на эту тему. Хотя ее уже до меня, так сказать, осветили. У Есенина в «Черном человеке» — гениально и убедительно

В грозы, в бури, в житейскую стынь,
При тяжелых утратах и когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство.

Это не о тех, кто сочинял про доменные печи или прозаседавшихся заседателей. Он посвятил это тем, кто писал, по его же определению, «чахлую лирику». Одновременно существовали автор «Цемента» и автор «Бегущей по волнам». Читали и одного и другого...

— Одних читают, других перечитывают... Одних сдают на макулатуру, чтобы перечитывать других... Одних...

— Я не об этом. Всегда было разделение творческих людей на «социальных» и «лириков». И это не означает, что произведения тех или других были плохими. Мне кажется, что и в дореволюционные — как ты их назвал — годы людям хочется улыбнуться, услышать в себе светлые Ты потому и не пишешь «социальных» песен?

— Уж очень упрощенно ты толкуешь социальность. «Народ и партия едины!» — еще не социальность, хоть и выкрик. С восклицательным знаком в конце. Я считаю, что у меня тоже есть социальные песни, но только они идут от спокойного взгляда человека, находящегося вне ажиотажа и сиюминутности проблем. «Расскажите, птицы» — песня гражданская. Это мой взгляд на мир, и он не может быть иным. «Афганский ветер» — тоже не марш, не крик, не манифест. Это ситуация, по которой мне захотелось высказаться, поскольку она стала трагедией общечеловеческой. И, кстати, разве ты не обращал внимания на то, что прислушиваются обычно к негромкому, спокойному голосу? А когда человек начинает четким языком, чеканя каждое слово, отчетливо!..

— Да, наверное, ты прав. Но думаю, что это наблюдение применимо исключительно к нашей своеобразной ситуации, где привыкли орать, чтобы доказать и свою правоту, и свою неправоту. Только какое отношение все это имеет к эстраде?

— Самое прямое. В жизни, то есть в природе, взаимосвязано абсолютно все. Короче, для меня не существует проблемы ущербности лирических сочинений перед социальными. Я всегда читал и почитал тех поэтов, которые слушали прежде всего себя, не приспосабливаясь к политике. Как только поэт начинает меняться, «прислушиваясь» к социальности, он меняется и как поэт, и как личность. Пастернак не был бы Пастернаком, если бы «прислушивался». Только не изменивший себе человек способен легко и нечаянно сказать: «Я клавишей стаю кормил с руки — » И знаешь, когда человек приходит к простоте, он тем самым себе не изменяет. Мне кажется, с возрастом появляется библейский взгляд на жизнь, и тогда рождаются строки: «Жизнь прожить — не поле перейти». Простые и гениальные строки... Но я представляю, как нужно прожить жизнь, чтобы так просто записать эту истину.

... Мне, например, смешны те люди, которые вдруг начинают «переодеваться в металл». Они не становятся «металлистами». Они — конъюнктурщики с наивной верой в «переодевание», которое должно помочь.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.