Первая командировка

Мы скоро поехали. И колеса застучали насмешливо и четко, словно дразнились: «Бделы сдохли, бделы сдохли, бделы сдохли…»

…Я открыла глаза, потому что мне показалось, кто-то шарит фонариком по лицу. А, это солнце! Медленно выползло оно и уселось на ржавый край степи, а потом вдруг оторвалось и побежало за поездом.

Кругом была степь, выжженная и пыльная. И все было видно как на ладони.

— А ты откинь голову, умойся солнцем. Оно сейчас прохладное, сразу легче станет.

Я оглянулась на женщину, впервые рассмотрев ее. Вроде не такая уж старая, а старая. Морщины глубокие, уложены часто. Глаза смешливые, молодые и такие светлые, словно выцвели на солнце. Она чуть дотронулась ладонью до моей щеки и как будто провела наждачной бумагой.

Я долго сидела с закрытыми глазами. Глаза расплавились красным, и запрыгали колючие золотые звездочки. Остуженное за ночь солнце было приятным. Я умылась им. И мне стало легче.

Поезд пошел медленнее. Пути расширились большим пучком. Вагоны лязгнули раз, другой, дернулись в короткой судороге, остановились.

И солнце остановилось, уставилось в вагон, жаркое, назойливое. Теперь все закрывались от него.

Мужчины стали прыгать на землю, блаженно разминать тело.

Подошла женщина-кондуктор. Фуражка надвинута на самые глаза. Спросила лениво:

— Здесь все обилечены!

— Вагон заячий, — ответил в тон ей мужской голос.

— Сиди давай, — бросила она на ходу весело. Моя спутница сказала:

— На пирожок, пожуй. Как поедем, так следующая наша будет. Пирожок был с морковкой.

— Спасибо.

— На здоровье. У меня их много, ешь, сколько хочешь. — И сказала, обращаясь ко всем: — Кто не требует, так, может, пирожки попробует.

Люди стали доставать у кого что было и клали все в кучу, где уже лежали пирожки с морковкой. Угощали друг друга.

Солнце поднялось, уселось на крышу. В вагоне душно. Крикнули: «Зеленый!» Обрадованно заохали, повскакивали в вагон. И снова степь.

Веером разлетаются рельсы. Провода, как натянутые струны, вдруг сольются, стукнутся друг о друга. И снова разойдутся.

Станция. Женщина выходит первой. Я подаю ей мешок. Она долго кланяется всему вагону, желает счастливо доехать. Потом мы идем с ней по рельсам. Она мне все говорит так ласково, успокоительно, словно очень жалеет меня, что я приехала сюда, когда бделы сдохли. Она говорит, что если мне ночевать будет негде, то до ее дома отсюда всего километр. Вот так прямо идти, идти. Спросить Ефстафьеву, у которой дом на краю деревни, с баней.