Ожоги сердца

– Агитатор из резерва командования армии, – ответил он.

Да, был тогда в армии такой резерв агитаторов из опытных и обстрелянных бойцов. Их бросали в бой только по личному распоряжению командарма Чуйкова. Это были, как на подбор, сильные, ловкие и смелые воины.

– Тем более не имеешь права впустую геройствовать.

– Не геройствую, а просто головы не теряю и правильно оцениваю обстановку. Мины – они вон аж где шлепаются.

На рассвете, коротко рассказав агитатору о задачах полка в создавшейся обстановке, я послал его в роту бронебойщиков. Уходя, он оставил мне небольшую брошюру «Памятка агитатора» с вложенной в нее запиской, из которой я узнал, что Леонид Ладыженко, 1923 года рождения, был моим земляком – родом из Красноярского края. До войны работал учителем начальной школы.

В тот день рота бронебойщиков, поставленная в оборону на танкоопасном направлении перед Голой Долиной – бойцы прозвали ее «Долиной смерти», – вступила в неравный бой с семью «тиграми». Ладыженко пришел в роту как раз в тот момент, когда «тигры» уже начали утюжить окопы боевого охранения. Удары наших бронебоек высекали лишь искры из брони «тигров». Положение складывалось критическое. Погиб командир. Казалось, в роте наступит неразбериха. Но этого не случилось.

– Слушай мою команду! – раздался звонкий голос Ладыженко. – Бейте по смотровым щелям, заклинивайте башни!

Никто из бойцов не мог потом вспомнить, откуда у каждого бронебойщика появился листок, на котором был нарисован «тигр», помеченный красными звездочками в уязвимых местах.

«Тигры» тогда отступили.

В дни освобождения Запорожья мы приняли Леонида Ладыженко в партию, ему присвоили звание лейтенанта, и он окончательно закрепился в нашем полку.

Высокий, легкий, подвижный, гибкий, как лозинка, он всегда был там, где трудно, и очень скоро завоевал такой авторитет, что к нему стали прислушиваться и пожилые гвардейцы и командиры. Ругал его только я – за чрезмерную лихость. Но ни я, ни он ничего не могли с этим поделать. Такая уж натура была у человека.

– Не однажды его, раненного, отправляли в госпиталь, но каждый раз он удивительно быстро возвращался – как правило, без продовольственного и вещевого аттестата. Опять сбежал?..

– Опять. Среди своих быстрей заживает, я молодой, кости срастаются быстро! А убить не убьют: я заговоренный!

Он и в самом деле верил в свое бессмертие на войне. В атаку ходил с губной гармошкой. Прижмется к земле под огнем пулеметов рота, и он идет туда, пиликая знакомый всем бойцам мотив на губной гармошке. Поднимал залегших бойцов в зоне губительного огня и вел за собой в атаку, ни разу не падая. Лишь в Берлине, перед имперской канцелярией, упал. Уже проскочил опасную зону, но осколки снаряда, разорвавшегося позади него, изрешетили ему спину. Тогда-то он и сказал мне: «Я ранен, но не убит». И выжил!..

Перед отъездом в Кулунду я встретился с ним в Москве. Побывали вместе в Министерстве здравоохранения – выхлопотали ему направление на исследование легких в институте на Профсоюзной улице. Расстались с надеждой на скорое выздоровление...

И вот через месяц читаю письмо Марии Максимовны:

«Умер Леонид Терентьевич рано утром. Перед смертью очень ждал сына: «Приехал Ленька?» Сына прямо с вокзала привезли в клинику, но Леонид Терентьевич был уже без сознания. Но потом сознание вернулось, сына он узнал, весь как-то оживился, хорошо поговорил с ним. В эти часы появилась какая-то надежда, что наступил перелом к лучшему, но нет, ночью снова стало ему плохо.

Умер он как солдат, ни на что не жалуясь, ничего не просил. До последнего дня болезни оставался Директором школы – очень он любил своих ребят. И они платили ему такой же любовью. Навещали его целыми классами – так и дежурили в холле до последней минуты, когда он умирал.

Да, осиротела семья, осиротела школа, весь их район, осиротели и мы, его однополчане. А я так вообще одна теперь здесь в городе осталась. Хоть и редко виделись, а все знала, что рядом друг-однополчанин...

Я вот все думаю: как жестока жизнь. Остались мы после войны живы, так радовались. Потом были еще радостные дни, когда встречались однополчане. И думалось – «теперь уже навеки вместе, нашлись!» А безжалостная смерть начала вырывать из наших рядов одного за другим. Нужно нам беречь друг друга. Да только не получается это, не привыкли мы сами-то себя беречь...»