Раздался взрыв. Будто колокол раскололся над моей головой. Меня крутануло так, что я оказался лежащим головой там, где до этого только что были мои ноги.

Придя в сознание, я выскочил из кабины. Пыль и копоть еще не осели, значит, лежал я недолго. Но где же Устименко, что с ним? И вдруг вижу, сквозь оседающую пыль на меня накатывается наша полуторка. За рулем сидит Устименко. Молчаливый, нахмуренный, он даже не покосился в мою сторону. Смотрит только вперед прямым, неморгающим взглядом.

Я на ходу вскочил в машину, и она понеслась через колдобины и воронки без остановки. Сильных толчков я не ощущал, весь был поглощен движением, а неизбежные в таких прыжках удары головой о потолок кабины меня не беспокоили, потому что надо мной была дыра. Мы неслись по прямой, без виражей и поворотов, как по струне. Когда проскочили заводские ворота, я взглянул на лицо Харитона. Он по-прежнему смотрел прямо, не моргая. На бледном-лице появились синие пятна. Вцепившиеся в руль пальцы рук тоже посинели.

– Устименко! – крикнул я. – Приехали.

Он, кажется, улыбнулся. Машина ткнулась радиатором в кучу щебня перед входом в командный пункт, и мотор заглох.

– Приехали, Харитон – повторил я. Он и на этот раз не отозвался ни

голосом, ни движением. Оттого, что мотор заглох, в кабине стало тихо. И в этой тишине я не услышал дыхания шофера. Мотор заглох и в его груди. Харитон Устименко был мертв. На лице его застыла едва заметная улыбка. Он выполнил задание. Пакет был доставлен в срок. И только тут я понял, что он вел машину на последнем дыхании. Его грудь была пробита осколком в тот момент, когда он прикрывал меня в кабине своим телом.

Теперь, через много лет узнав о том, что Ольга Харитоновна Ускова и есть та самая ученица 6-го класса Оля Устименко, которая в дни Сталинградской битвы писала отцу: «о нас не беспокойся... помогаем фронту», мне стало стыдно за то, что я до сих пор не навестил дочь своего боевого друга-однополчанина. И я тотчас же отправился к Ольге Харитоновне; напомнить ей о письме, содержание которого она, вероятно, уже забыла, рассказать о подвиге отца – наверняка ей неизвестны те обстоятельства его гибели, какие известны мне...

И вот уже неделю я не могу расстаться с семьей Ольги Харитоновны. Беллуж Алексей Николаевич Усков – полевод. В доме, где меня приютили, четыре комнаты. Есть радио, телевизор и хорошая библиотека. Много книг по земледелию: Алексей Николаевич недавно заочно окончил сельскохозяйственный институт. Рассказывает о своих опытных участках так, словно для него не было и нет ничего более важного на свете, как внушить мне веру – кулундинская земля должна быть и будет такой же плодородной, как была до ветровой эрозии почв. Он сразу расположил меня к себе хоть оставайся с ним тут в поле до следующей осени, чтобы увидеть, какой урожай созреет на опытных участках.

Гордость супругов Усковых – дети. «Старшуха», так они называют дочь Оксану, получив аттестат зрелости, решила годик поработать в полеводческой бригаде отца, а там видно будет – в какой институт податься. Сыновья Харитон и Алексей – братья-близнецы – еще учатся в школе, в девятом классе и, как видно, пойдут по стопам отца: свободное от учебы время проводят в поле, на опытных участках. Они-то и увлекли меня на расстановку щитов на озимых, куда вот уже третий день выходят ученики старших классов. Азартные, неугомонные в работе. Хорошие, в общем, растут внуки у Харитона Устименко.

Нет, не забыла Ольга Харитоновна содержание своих писем отцу на фронт, знает, где и как он погиб. Еще в войну слушала о нем передачу по радио. А то письмо, на которое не успел ответить отец, попало во фронтовую газету, и сотни бойцов, командиров, политработников ответили дочери погибшего Харитона Устименко клятвенными словами – нещадно истреблять фашистов за смерть ее отца. Писали так, будто она стала для них родной дочерью.

После войны, окончив десятилетку, Ольга стала работать телятницей, хотя ей предлагали должность инструктора райкома комсомола.

– Мать в ту пору тяжело заболела – ноги у нее стали отниматься, вот я и заменила ее, – поясняла мне свое решение той поры Ольга Харитоновна. – Не оставишь же телят без ухода – зачахнут, и останется ферма на целый год без прироста...

– Хворь-то эта пристала ко мне еще с войны, – рассказывала вечером за семейным ужином мать Ольги – Анна Андреевна, коренная сибирячка, вышедшая замуж за Харитона Устименко, переселенца с Полтавщины, еще в первые годы коллективизации. Теперь она инвалид, сидит дома и, как видно, давно ждала, кому поведать накопившиеся в душе воспоминания. – Дочь в райком зовут, а у меня поясница дыхнуть не дает и ноги разбарабанило. Дойду до фермы, а там на коленях вдоль ясель ползаю. От простуды все это началось, и сейчас в непогодь все кости разламывает, пошевелиться боюсь. В войну-то в одних опорках полевую грязь месили по весне и осенью. Тогда же и поясницу надорвала. Мешки с зерном целыми обозами в фонд обороны отгружали. Упадешь, бывало, вместе с мешком на воз – везите меня с этим зерном на фронт, – а на языке и на губах желчная горечь пенится. Печенку, почки вместе с селезенками по-мужицки проклинали, лишь бы горькие думы про свою долю отогнать. А кончилась война, и ноги отнялись. Потом болезнь перекинулась с ног на руки. Так и привязала я к себе в те годы Ольгу. Хоть десятилетку дала ей закончить, но захрясла она здесь.

Как это «захрясла»? – возразила ей Оксана, тихая и степенная девушка, профилем лица и упрямостью взгляда напомнившая мне ее деда Харитона Устименко.

– Не захрясла, – поддержал Я Оксану и, чтобы не возвращать свои думы к тому грустному часу, перевел взгляд на

Алексея Николаевича.

Ольга Харитоновна, по-своему поняв мой взгляд, сказала:

– С Алексеем я познакомилась потом, через год, когда стала самостоятельной телятницей.

– Шибко самостоятельной, – упрекнула ее мать, – хвост дугой...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.