Оскудение

На рыбалку меня каждый год тянуло: какой гиляк без юколы проживет? Отпуск брал в сентябре, приезжал домой в Кульчи, получал справку (представителям малых народностей Амура на время осенней путины выдается специальное разрешение на вылов определенного количества кеты. — А. К.) и рыбачил себе на здоровье!

Конечно, маленько выпивал. На рыбалке все выпивают...

А тут дружки говорят: «Зачем тебе домой ехать? Сетки есть, лодки тоже, рыбачить будем по ночам недалеко от города... И справка тебе не нужна!»

Вот так и стал браконьером... Сначала мне не нравилось. И Аня ругалась: возвращаюсь под утро пьяненький, на завод то иду, то не иду — спать сильно хочется... А потом я уже сам начал ругаться: «Чего тебе надо? Не только рыбу с икрой приношу — деньги! Ты хоть раз видела, чтобы я такие деньги зарабатывал?»

Поначалу, правда, денег много было: я на рыбалку удачливый — тони знаю, погоду чувствую. Свежую кетину за бутылку водки продавали или за пять рублей... Мы с Аней телевизор купили, ей — красивое платье и пальто с норковым воротником. Может, потому и она стала приветливее к моим дружкам? После рыбалки под утро вернемся — она уже и чай вскипятит, и суп разогреет, и стопки из серванта достает... Напьемся и тут же на полу все вместе спать валимся.

Проснулся я однажды утром — глаз открыть не могу, так голова болит. Но слышу Анин смех, звон посуды на кухне. Гляжу, а она сидит за столом с моими ночными дружками — опохмеляются... Одну рюмку выпила, вторую, за третьей тянется. Тут будто кто меня в спину толкнул. Схватил я Аню за руку, сгреб со стола бутылки и посуду! А она на меня драться. Пьяная уже была. Ну, понятно... Крик, ругань, Васька плачет, дружки взялись нас разнимать.

Забрали меня в милицию, дали пятнадцать суток за хулиганство. Возвращаюсь домой. Аня притихшая, виноватая. В квартире чистота и порядок, только телевизор разбитый стоит. Это мы его в свалке расколотили.

На работе меня, конечно, разбирали. Но больше так, для порядка. У нас в цехе многие по пьяному делу в вытрезвитель попадали. Подходят после собрания, потихоньку по плечу хлопают: «Ничего, Степка, обойдется...»

И, правда, обошлось. Зима настала — рыбалки нет, я водку пить почти перестал, только в воскресенье и по праздникам. Аня второго ребенка родила — дочку. А мне квартиру не дают — из-за той пьянки очередь передвинули. Тесно, конечно, жить стало. Земляки в гости приезжают, домой зовут: «У тебя, Степан, еще изба родительская в Кульчах стоит — пустая. Приезжай, живи, работать будешь, охотиться». А куда мне ехать — я ведь токарь-расточник. И Ане в городе нравится.

Лето настало — опять дружки одолели: «Поехали, Степан, на рыбалку — у тебя рука удачливая: и в инспекцию не попадаем, и кеты много берем. Опять же телевизор надо новый покупать...»

Не выдержал я, даже осенней путины не стал дожидаться — на горбушку и на летнюю пошел. А у горбуши, сам знаешь, икра какая — маленькая, одна к одной, и не давится, если умело приготовить. Отличная икра! За литровую банку по десять — пятнадцать рублей давали.

И снова все по-старому пошло: ночью рыбачим, днем отсыпаемся и пьем. Я на работу совсем перестал ходить. Аню мы тоже для своего дела приспособили — она соседям и знакомым икру продавала. Как мы тогда в милицию не попали, не знаю. А с завода меня уволили за прогулы. Дружки утешают: «Не переживай, Степан, ты на икре да на рыбе тыщи заработаешь...»

Тыщи... Очнулся я как-то после загула: лежу на полу, на рваном полушубке, рядом бутылка из-под «бормотушки» валяется, Васька, сынок, за руку тянет: «Папка, я есть хочу...» А жена моя Аня на тахте с незнакомым мужиком в обнимку спит. Тоже пьяные оба.

Я шуметь не стал. Поднялся потихоньку, повел сына на кухню. А там — шаром покати. Даже того холодильника, подаренного бригадой, нет. Я и не заметил, куда он делся. На столе — куски черствого хлеба, икра в блюдечке, засыпанная пеплом от папирос, бутылка с недопитым вином. Я ее схватил и — прямо из горлышка... Поверишь, никогда не забуду: пью, захлебываюсь, а сынишка за руку тянет, дескать, не надо, папка... Было тогда ему года четыре.

Сел я на табуретку, заплакал. Аня проснулась, пришла на кухню меня утешать: «Давай, Степан, лучше выпьем. Я вчера бутылочку припрятала. А про Женьку (это про мужика, с которым она ночевала) ты ничего плохого не думай, он мой родственник, двоюродный брат из Тахты».

Родственник, значит, говорю... В общем, расколотили мы все последнее, что в доме было. В милиции меня как родного встретили — я у них к тому времени частым гостем был. Начальник вытрезвителя как-то попросил батареи отопления наладить. Я быстренько разобрался что к чему, к вечеру управился. Он вздыхает и говорит: «Дурак ты. Степка, дурак! Руки у тебя золотые, за день сделал то, что бригада слесарей за неделю не может... Учиться тебе надо было в техникуме».

А я, точно, когда-то в техникум судостроительный поступать хотел. Чертежи чертить кораблей новых для Амура. Не получилось, однако...

Потом приехала сестра моя из Орель-Чля, поглядела-поглядела на Аню да и забрала ребятишек с собой, в деревню. Мы вроде и не заметили.

А еще через какое-то время выселили нас из комнаты за тунеядство и пьянство. Приехали в Орель-Чля. Там снова пили. Но с Анькой я уже не жил, ушел от нее... Она с кем только не путалась!

Сидим однажды на пристани, ждем, может, кто пригласит выпить. Подруливает моторка, из нее мужик прыгает — высокий, костистый, брови лохматые. Подходит к нам и ни слова не говоря как пнет ящик. А на ящике у нас закуска приготовлена и пустой пузырек из-под «Тройного» одеколона. Мы уже к тому времени маленько поправились.