Осенью в нашем квартале

К Надиной парте летит записка. Конечно, Алькина. Так, прямо на глазах у педагога. Я воспринимаю это как вызов. Записка у меня в руках. В ней всего несколько слов: «Приветствую тебя, принцесса!» И подпись: «Странствующий рыцарь Дон-Алькос».

Я смотрю на Альку и чувствую, что ему сейчас совершенно безразлично, в классе я или нет. Это меня бесит. Я вспоминаю кличку Скиф и становлюсь жестоким:

– Спешнев, меня возмутило то, что вы написали в своем сочинении: «Пушкин – великолепный памятник. Его стихи, как красивые засушенные лепестки в альбоме... Век электроники – поэзия цифр. Лирические излияния – анахронизм...» Откуда вы взяли таких физиков-лириков, Спешнев? Чепуха какая-то. Кто вас научил этому?

Алька опустил голову. Ему немного стыдно. Поэтому он улыбается. Неловко как-то, растерянно, но улыбается. Я теряю чувство юмора.

– Скажите, – произношу я почти угрожающе, – вы так ничего и не принимаете в Пушкине?

– Почему же, – не поднимая головы, улыбается Алька, – вот это: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

В классе взрыв смеха. Алька победно смотрит в сторону Нади. Ему необходима поддержка принцессы. И незамедлительно поощрительный наклон головы.

Моего опыта достаточно, чтобы определить точно: урока не получилось. Я лихорадочно думаю, что делать. Засмеяться вместе с ними, пошутить, сострить, наконец? Нет, теперь уже поздно. Не до шуток. Я говорю рассерженно и категорически:

– Резюмирую, Спешнев, – двойка.

– Двойка так двойка...

Класс наэлектризован. Достаточно еще одной искры, и тогда... Искру зажег Ромка Подкрючкин.

– Глеб Михайлович, – обращается он ко мне с совершенно безобидным вопросом, – а для чего эта принадлежность на столе? – Ромкин глаз косит на патефон.

– Экспонат скифо-сарматской культуры, – небрежно бросает Алька. За партами смешки, как рассыпанный бисер. У меня желание взорваться.

Но я пересиливаю себя, смотрю Ромке в глаза и говорю как само собою разумеющееся:

– Будет музыка. Не сегодня, на следующем уроке.

– У, музыка! Здорово! – ехидно замечает кто-то на задней парте. Наверное, Докин.

– Здорово, здорово! – восхищаются сразу несколько парт.

Я снова хочу взорваться и тогда покидаю класс. Видимо, у меня железные нервы...

Школьное крыльцо блестит. Дождь перестал, и вовсю светит солнце. Я подумал, какая нелепость – калоши. Ну что, мне их теперь под мышку брать? А куда пластинки? Я спускаюсь с лестницы. Одна калоша соскользнула. Пока я поправляю ее, выскальзывает пластинка и разбивается. Я поднимаю осколок: ария Бориса. Удивительный день, неприятность за неприятностью. Теперь беги в музыкальный киоск за новой пластинкой.

Музыкальный киоск – чудо нашего квартала. Московские новинки появляются в нем приблизительно один раз в год. Но зато, когда они появляются, кварталу становится не по себе. У киоска выстраивается очередь. Каждые две минуты продавщица Люся снимает с вертящегося круга новую пластинку. Словно блины со сковородки. Над киоском – усилитель. Это тоже работа Люси. В целях музыкальной пропаганды. Сначала изо всех окон прислушиваются к чарующим звукам новой музыкальной гостьи. Потом гостья начинает надоедать. Створки окон захлопываются: становится невмоготу. И все же через день новую песенку распевает весь квартал. Таков наш музыкальный киоск.