Пассажирский поезд «Свердловск – Ивдель» мягко постукивал по рельсам, точно радовался вместе с мастером Сашей Пряжниковым законному отпуску на целый месяц, ежедневной горячей ванне, домашним борщам – вообще всяким таким радостям, какие бывают только дома и втройне желанны после тайги и стужи, после года кочевой и неуютной жизни.

Саша лежал на верхней полке и косил глазом в окно: на горы, то подступавшие к самому полотну железной дороги, то уходящие к горизонту, на сосны, обвисшие под снегом, на маленькие иззябшие селения под тесовыми крышами и затейливыми ажурными трубами. На западе параллельно поезду скользило низкое солнце и посвечивало сквозь деревья, как огонек электросварки.

За плечами был трудный год, была трасса Ивдель-Обской железной дороги, были телячьи и мужественные поступки. Телячьи – это когда Саша под День Конституции признался Иде в любви, и мужественные – когда он первым основывал новый прорабский пункт и всю ночь при луне искал «ось» и к утру нашел ее, обморозив два пальца: один на руке и один на ноге.

Впрочем, когда Ида в начале февраля уезжала в Свердловск в командировку, он ей сказал, что все тогда было несерьезно и пусть она себе не думает. Он и действительно не собирался влюбляться в эту Иду, в эту гордячку с лицом киноактрисы, и объяснился ей тогда исключительно из вдохновения. Просто сдали они последние метры насыпи на старом участке, получили премию и два дня отгула, и надо же было куда-нибудь себя излить.

Ида была старше его на четыре года, она приехала на трассу после института, после МИИТа. А Саша окончил техникум. И странно ему было наблюдать на первых порах, как это человек, хоть и с высшим образованием, но без опыта, может хорошо и толково разбираться в таких практических делах, тсоторые и ему, технику, бывают подчас нелегки. Потом он перестал удивляться и как-то незаметно для себя упустил первенство. Ида и к своей подруге Галине относилась, как старший к младшему, и они оба нередко советовались с нею. В конце концов Саша уже почти смирился с таким положением. И когда Иду отправили в Свердловск, то Саша опять не удивился, что начальник отправил Иду, хотя самолюбие его и было задето. Для вида он подулся на начальника несколько дней, но в глубине души был согласен с ним. Он понимал: Ида сумеет добиться большего в этом деле, речь идет об интересах колонны, и нечего тут дуться. Ида красивая, утешал он себя, а улыбка красивой женщины что-нибудь да значит, в конце концов. А нужны были «МАЗы» позарез, колонна просто захлебывалась от недостатка этих машин. Присылаемые «газоны» чахли на местных дорогах, и вообще эти «газоны» были для здешних мест не машины. Саша страдал душевной мукой от одного их жалкого вида.

Все-таки они тянули трассу и, самое непонятное, в последнем квартале впервые выполнили план, даже с превышением на пять процентов. Кому – мало, а Саша знал, чего это стоило. «И вот сидят же люди в комитете по транспортному строительству, – размышлял он, – гоняют по городам вездеходы, а нам присылают эти «газоны»!» Много раз собирался он написать куда следует обо всех этих делах, дать разгон кому следует, даже начинал писать.

Ида высмеивала его, и письмо так и оставалось недописанным и неотправленным. Но Саша знал, что все равно рано или поздно напишет такое письмо, и, сморенный теплом от железной печки, засыпал над столом, прямо в ватнике, уткнув лицо в кулаки. И тогда снились ему великолепные зеленые вездеходы, обутые в самую высокопроходимую резину. Они шли и шли, сериями и поодиночке, насквозь новенькие, и Саша улыбался, просто таял от одного их вида. Потом Галина будила его, заставляла умываться и спать по-человечески. Саша покорно, как маленький, слушался и сонно думал о том, что ничто так не облагораживает человека, как общение с женским полом. К Галине он относился, как брат, и где можно незаметно подменял ее. Вот Ида была сильная, в помощи его не нуждалась, и он иногда сожалел об этом.

Ида, Ида... Что-то такое все-таки щемило в нем при ее имени. Уехала месяц назад и как в воду канула. Ни слуху ни духу. Галка ей письма пишет и не знает, куда посылать. Ни адреса, ничего...

Саша, поерзав на полке и найдя наиудобнейшее положение, подумал, что первым делом надо будет найти Иду. И узнать, выбила она машины или нет, и если выбила, то сколько, когда получим. И письма Галкины передать. Хлебом их не корми, дай только письмишко друг дружке написать: аханьки разные, охоньки. Саша потянулся к пиджаку, нащупал в кармане Галкины письма. Уж эти женщины!

Вообще-то было о чем порассказать за этот февраль. Например, обжили новый прорабский, третий по счету. Проморгали мужское общежитие – сгорел вагончик от печки, едва успели вытащить из него теодолит. Сергей Постников убил медведя – ели весь месяц до тошноты. Клименко выдал рекорд: две тысячи кубов за смену. И много чего другого.

Саша повспоминал еще, но на ум почему-то шли разные отвлеченные мысли, и он слез с полки и отправился в соседнее купе гипнотизировать взглядом какую-то девчонку. Он ее уже часов шесть не гипнотизировал.

...Когда утром Пряжников приехал в Свердловск и очутился на привокзальной площади, он как-то растерялся с непривычки, съежился и, постояв обалдело минут двадцать, двинул к такси. Водитель попался в дохе и много не разговаривал. Они ездили по городу взад и вперед, и Саша только ахал и бормотал: «Ты смотри, ты смотри, чего понастроили...» Проезжая мимо одного дома, шофер сказал хмуро, с намеком:

– А вот тут, между прочим, вытрезвитель.

– Спасибо, – сказал Саша, жестоко обидевшись. – Стой. Приехали.

– А тут баня, – снисходительно сообщил шофер. Он остановил «Победу» и, получив деньги, обронил в третий раз, примирительно:

– Так бы и сказал сразу: дядя Костя, мне надо в баню. Столько времени зазря гоняли. Бестолочь!

Саша посмотрел на него с суровым презрением, вскинул за плечи свой рюкзак и молча пошел в баню. Он и сам в нее хотел, но как-то неосознанно. У него даже дух захватило от предвкушения горячей воды.

Ида Галай уже месяц, почти весь февраль, жила в Свердловске в гостинице и теперь ожидала комнату, которую ей обещали в совнархозе. От гостиничной жизни у нее постоянно было чемоданное состояние, неприятное чувство неопределенности и неустроенности. Неясно было и с ее переводом в конструкторское бюро: кто-то где-то был против, а Семен Иванович, несмотря на все старания, ничего не мог поделать, чтобы подвинуть ее утверждение. Впрочем, о переводе Ида тревожилась меньше всего. Она уже отвыкла от мысли, что придется возвращаться в колонну: в тресте ею заинтересовались, в НИИ тоже, и рано или поздно формальность эта будет пройдена. Но вот невозможность без промедлений взяться за свою работу о пределах прочности портила настроение. Кроме того, висело еще не выполненное задание мехколонны насчет машин. И хотя Ида для себя решила, что дело это гиблое и начальник – всего лишь наивный оптимист, что такие дела решаются не здесь, все-таки последнюю неделю только тем и была занята, что обивала пороги в надлежащих инстанциях и один «МАЗ», кажется, выхлопотать сумела.

О колонне думалось ей теперь мало, все это осталось позади, даже не верилось, что она, без пяти минут сотрудница института, еще месяц назад выписывала наряды в маленьком конторском вагончике, на пропитанном мазутом столе, бегала на лыжах по тайге, выверяла трассу. Где-то там остались Галина и этот смешной Пряжников, спьяну объяснившийся ей в любви. Они были славные ребята, трудяги, они были на своем месте, и Ида думала о них тепло и снисходительно. У нее была другая дорога, другое будущее, и те расчеты, над которыми они корпели по целым вечерам, там, в колонне, для нее были просто детской забавой. Она сейчас сама себе удивлялась, думая о том, что же после блестящей защиты дипломного проекта толкнуло ее поехать на эту стройку, когда были возможности сто раз остаться в Москве и заняться серьезной, по-настоящему научной работой.

По складу ума, по технической эрудированности Ида считала себя не эксплуатационником, как Галина или Пряжников, она считала себя конструктором. Это ее качество, казалось Иде, никак не соответствует характеру работы в колонне. С самого первого дня ей стало ясно, что долго тут она не пробудет. Но железная самодисциплина и воля, выработанные ею со школьной скамьи, позволили ей сразу занять определенное и уважаемое место. Вот почему она без труда справлялась со своими обязанностями старшего мастера и выполняла их грамотно, даже скрупулезно. Она была справедлива к рабочим, но и непреклонна, когда какой-нибудь Горланов или Петров намекал закрыть наряд не на 200 кубов, а, скажем, на 250. В такие минуты Горланов или Петров не слышали от нее никакого горячего слова, как это бывало у других мастеров, просто уходили тихо, не оглядываясь, унося обиду и сознание ее правоты.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.