Сейчас из усилителя несется совсем другая музыка. Ария Бориса. Я смотрю на медленно вертящуюся пластинку, а думаю совсем о другом. Это замечает и Люся. Не надо быть Вольфом Мессингом, чтобы прочесть в ее глазах: «Чудак, просил арию, а сам...»
Да, я думаю сейчас совсем о другом. О том, что я несобранный какой-то. Всегда все делаю в спешке. Необдуманно. Докатился: выхватил записку. «Резюмирую – двойка...» Дикость! И верно, скиф. Что там говорить!
Я опускаю голову и вижу свои калоши. А кругом музыка, кругом солнце. Я молча беру пластинку и ухожу. У киоска остаются мои калоши. Я чувствую, что начинаю постепенно освобождаться от груза скифских пережитков.
Быстро темнеет. Зажигаются огни. Они бегут по этажам, как живые. Нагоняют друг друга и перегоняют, загораются то внизу, то под самой крышей. Обычно я подолгу стою в это время у окна. Огни резвятся, как дельфины. Над «Гастрономом» неутомимо мерцает: «Покупайте рыбные палочки!» Смешно.
Трудно представить, что было бы со мною, если б не моя сила воли. Я снова сажусь за книги. Я обдумываю план завтрашнего урока. Надо хорошо подготовиться. Так теперь будет всегда.
Завтра у меня снова Пушкин. Я проиграю ученикам Мельника, Годунова, Мазепу. Сильная вещь – музыка. Вот, пожалуйста, в методике так и сказано: «Музыка – важнейший компонент в процессе достижения учащимися литературных образов. Эстетический угол зрения...» Спасительные мысли. Конечно же, скорей их в тетрадь! Директор школы каждое утро проверяет мои планы уроков. Понятно, я новенький и начинающий. На этот раз он будет доволен. Я пишу размашисто и жирно: «Важнейший компонент...», «Эстетический угол...»
Не знаю почему, но мне становится немного спокойнее. И тогда я решаюсь выйти на улицу, пройтись по нашей аллее из кленов. Сейчас она пуста. А чуть раньше я бы обязательно встретился со своими учениками. Это их любимое место. Здесь решаются все споры, промываются косточки учителям. Мне почему-то кажется, что судьба всех моих сорванных уроков была предопределена именно здесь.
Обо всем этом просто не хочется думать. Я вышел, чтобы подышать свежим воздухом. Но подъезд Алькиного дома ярко освещен, и это невольно привлекает мое внимание. Тем более, что я вижу там Альку и трех пыжистых воробьев. Я останавливаюсь, сажусь на скамью. В аллее темно, и меня не видно. Доменя доносятся обрывки спора. Ленька Дока старается изо всех сил:
– Нет, а за что двойка? У человека свои взгляды...
– Волокись ты со своими взглядами!
– А что, – не унимается Дока, – законно!
Алька что-то шепчет им на ухо. Это насчет меня. Я точно знаю. Педагогическая интуиция. Ребята гогочут. Значит, принимается единогласно.
– Фартово! – восторгается Витька Сверчков.
– Ну вы, без жаргона, – довольно улыбается Алька.
Я прирос к скамье. Я хочу подняться и уйти, но не могу. Как космонавт, чувствую перегрузку. И тут из-за утла, из темноты, выруливает «Волга». Скрипнула тормозами и застыла.
Виленев! Именно сейчас я начинаю догадываться, что во всем виноват Виленев. Алькина мать больше месяца в командировке. Воспитание же подростка, как и пространство, не терпит пустоты. Это из курса педагогики. Виленев – вот в чем мой элементарный просчет.
– Привет, мужчины! – Виленев улыбается и хлопает дверцей машины.
Ребята застыли в восторженном молчании. Пожать руку Виленеву – высшая награда. Три пыжистых воробья завистливо смотрят на Альку. Счастливчик! Виленев с ним как с равным. Положил руку на плечо, подмигнул.
– Як тебе по делу, – важно говорит Алька.
– По делу? – серьезничает Виленев. – Пошли!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.