Он взглянул на Гурова, вздохнул:
— Договорились. Попробуем.
— Простите, Анатолий Петрович, мы пробовать не можем. У нас только одна попытка. Первая, она же последняя.
— Понял. Людей мы соберем. Что должны делать я и этот? — Кепко кивнул на Краева.
Гуров долго и подробно объяснял тренерам их роли, затем, попрощавшись, вышел со стадиона. Здесь его ждали голубые «Жигули», за рулем Арнольд Гутлин, на заднем сиденье Кахи Ходжава и Игорь Белан.
— Здравствуйте, друзья. — Гуров сел рядом с водителем. — Поехали.
Он, как обычно, проснулся около четырех утра. Поел, перестелил кровать, принял снотворное и лег. После убийства Усольцев все время находился во взвинченном состоянии. Он взорвал этот тихий, благополучный мир, в котором так незаметно существует. Усольцев несколько раз в день слышал: Астахов... Астахов... Паша... Говорили, что у подъезда дома покойника остались следы машины, обуви, а в доме и пальцевые отпечатки. Утверждали, мол, совершенно точно, что разговор Астахова с Игорем Лозянко записан на магнитофон, даже предсмертный стон слышен. Усольцев посмеивался и торжествовал. Город одевался в траур, уверенность в виновности Астахова росла. Слухи о чем-то хорошем, радостном воспринимаются насмешливо, критически: «Держи карман шире». Дурные слухи мгновенно превращаются в общеизвестный факт, сомневаться даже неприлично. «Слышал... Знаю... А что сделаешь?»
Усольцев купался в перенасыщенном растворе слухов, новости поступали, чуть ли не ежечасно. Почему-то он подумал о бирже, на которой никогда не бывал. Наверное, так же чувствует себя человек, рискнувший всем и ожидающий развязки.
В Илье Ильиче Леонидове Сергей Усольцев узнал родное, близкое — обостренное чутье человеконенавистника. Не обманули напускное безразличие, показной объективизм карьериста. А ты Паше завидуешь, родной, понял Усольцев, глядя на холодные пальцы следователя, которыми он укладывал в папочку протокол допроса. Завидуй, миленький, ты прав: надо все делить поровну. Наш час настал, я камень с горки толкнул, ты лавину направь точненько на цель.
Все развивалось по плану. Сергей Усольцев торжествовал. И вдруг вчера как обухом. Два дегенерата с идиотскими расспросами, недоумением и страшноватым рассказом о смене следователя, неожиданном повороте событий. Астахов из петли выскакивал, освобождал место под перекладиной. Усольцев должен был испугаться, но не испугался. Почему он сорвал плюшевую обезьянку, он не знал, пробормотал невнятно о делах, расстался с Гутлиным и Ходжавой, зашел в магазин, вернулся домой, заперся, отключил телефон и пил в одиночку.
Пашка из петли выскочил. Как они разобрались и почему уперлись в меня? Доказательств у них никаких, но Пашка выскочил, вот беда.
О размозженном затылке Игоря Лозянко он не вспоминал, заснул.
Разбудил Усольцева настойчивый звонок в дверь, кто-то нажал на кнопку и не отпускал.
Он взглянул на часы, половина двенадцатого. С работы? Из милиции? Надев халат, Усольцев театральным жестом распахнул дверь.
На пороге стояли Кепко и Краев.
— Боже ты мой! — Сергей схватился за голову. — Отцы родные, проходите! Чем обязан? Здравствуйте!
Кепко только кивнул, Краев прогудел:
— Привет, парниша. — Прошел в квартиру, огляделся. — Среда, полдень, а ты почивать изволишь? — Он покосился на друга. Кепко отвернулся. — Телефончик, значит, отключаешь? — продолжал Краев. — Старикам ехать пришлось.
— Радость большая и честь. — Усольцев следил взглядом за Кепко, не будь тут его, то Краева бы послал одномоментно.
— Ты мне нужен, Сергей, — сказал Кепко, резко развернулся, встал перед Усольцевым. — Сегодня вечером в девятнадцать часов. Трезвый. Ты меня понял?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
В защиту учителя
Антон Куманьков. Портреты детдомовцев
Гастроли американского театра кукол в Москве