Ноябрь вдали от дома

– Сами обстоятельства толкают к духовности, – вставил мой друг и виновато' усмехнулся. Он был неглуп, очень неглуп, но как бы стеснялся этого и, охотно демонстрируя волю, застенчиво прятал ум...

А я вдруг понял, чем походили друг на друга здешние учительницы. Все просто – непритязательностью одежды.

В обычную школу женщины готовятся, как на званый обед: ведь даже первоклашки придирчиво следят за внешностью учительницы. А эти, интернатские, одевались, как ткачихи на фабрику – удобно и не марко...

Подошла энергичная заведующая, и нас повели смотреть учебные кабинеты.

Мы вышли из зала довольно большой компанией: учителя, все наши и девочка, не отходившая от меня.

Мы с ней уже попривыкли друг к другу и даже почти разговаривали. Я поглаживал ее по худенькому плечику и говорил громко, словно от этого мой русский становился ей понятнее:

– Ухо у тебя точное. Здорово слышишь мир! Вот и слушай повнимательней. Слушай и пиши...

А она в ответ улыбалась и говорила что-то свое.

Опять мы шли по длинному, без окон, коридору, шли, подчиняясь его прямоугольным поворотам. Вокруг мельтешила малышня, торопились куда-то ребята постарше. Они прекрасно ориентировались в знакомом помещении и двигались уверенно, лишь изредка касаясь пальцами стены.

Только некоторые, наверное, новички, пробирались вдоль стен, и лица их были подняты и напряжены, как у слепцов на людном перекрестке.

Я вел девочку за руку.

Я не мог сделать для нее ничего хорошего. Лишь в эти несколько минут, пока шли по длинному коридору, она зависела от меня, и я был рад, что могу дать ей хоть что-нибудь, хоть помочь уклониться от проносившихся мимо ребят.

Было и хорошо и немного совестно – уж слишком силен, слишком зряч был я рядом с этой беспомощной девочкой...

И тут вдруг погас свет.

Мы мгновенно очутились в полной черноте, даже не мы, а я, потому что остальные сразу исчезли, растворились и голоса не подавали – видно, так же оцепенели в неожиданной тьме.

А коридор жил своей жизнью, слышался топот, крики – слепые дети, не ощутившие перемены, все так лее мчались по своим делам, в зал или из зала.

Я невольно зажмурился и сжался: казалось, вот сейчас эта проклятая темень с размаху саданет в живот головой, локтем или сунет в глаза растопыренную пятерню...

Где-то рядом была стена. Я стал пробираться к этому более безопасному месту, нерешительно переставляя ступни.

Моя свободная рука шарила в воздухе, поднятое лицо, наверное, напряглось, как у слепца на перекрестке... Я мучительно вслушивался в окружающее движение. Но чем мог помочь мой слух – неразвитый слух зрячего?

И тут я почувствовал, что меня тащат. Меня уверенно тянули за руку, и не к стене, а вперед, куда мы и шли сначала. То и дело меня дергали в сторону, я безропотно повиновался и, наверное, избегал какой-нибудь беды, подстерегавшей в опасном, невидимом мире.