«И в Сибири есть солнце!»

Эту фразу произнес один из декабристов, услышав приговор (чем вызвал большой гнев начальства). Раевский, несмотря на сыпавшиеся удары, был, судя по сохранившимся документам, спокоен, даже весел. Его везут через Москву, из окна тюремной кареты можно взглянуть на Университетский пансион, где прошли детские годы; а затем все дальше на восток, через сибирские города, где даже местное начальство принимает ссыльного на удивление хорошо: сработали старинные просьбы друга Батенькова, который сам сейчас еще в худшей беде.

После нескольких месяцев бесконечной дороги — столица Восточной Сибири Иркутск. Почти всем прибывшим сюда декабристам предстояла дорога еще дальше на восток, за Байкал, в каторжные заводы. Однако Раевский приговорен не к каторге, но к ссылке. И как ни странно, это наказание было ничуть не легче: каторжные работы по крайней мере соединили сотню декабристов, создали условия для взаимной поддержки; в ссылку же ехать одному.

Раевский оказывается в большом селе Олонки на Ангаре в 85 верстах от Иркутска. Здесь ему предстоит долго жить и умереть.

Как не потеряться, не растеряться в совершенно непривычной обстановке, в далекой тайге?

Можно попробовать наняться на службу: в Сибири грамотные люди на вес золота, иные уголовные преступники занимают судейские должности. Если бы Владимир Федосеевич находился на каторге, он стал бы членом декабристской артели, распределявшей получаемые с воли деньги (большие суммы присылали богатые родственники Трубецкого, Волконского, Никиты Муравьева, Лунина). Однако Раевский в ссылке, приходится самому изыскивать средства; одна из сестер завещает свою долю наследства опальному брату, но две другие присваивают деньги и оставляют Раевского почти без копейки.

В эту пору в Иркутской губернии сумел устроиться на службу другой ссыльный декабрист, Александр Николаевич Муравьев (его, правда, не лишили дворянства). Бывший гвардейский полковник, умный, дельный человек, он оказался столь умелым администратором, что вскоре ввиду огромного недостатка «квалифицированных кадров» правительство назначает его председателем губернского правления в Иркутске. Позже этот декабрист будет губернаторствовать в Крыму, в Архангельске и при этом находиться под надзором, не иметь права въезда в столицу! Разумеется, служа на высоких должностях при Николае I, Муравьев должен был исполнять много дел и поручений, которые ему не по сердцу; но, где может, он старается делать добро, мечтая когда-нибудь хоть на губернаторской должности помочь освобождению крестьян... Муравьев пытался помочь Раевскому, взять его к себе, но Петербург не разрешает: власть не забыла о пятилетнем упорном сопротивлении, которое Раевский оказывал целым полчищам следователей. Не забыла и не простила...

Ну что же, надо здесь, на Ангаре, разводить хозяйство, как-то существовать. Настал час думать и о хозяйке: прежде, на воле, Раевский считал для себя невозможным обзавестись семьей; этим он отличался от многих декабристов, которые перед самым восстанием женились, делались отцами. Теперь, в ссылке, другое дело. В Олонках сыграли свадьбу лишенного прав государственного преступника и 16-летней крещеной бурятки Евдокии Моисеевны Середкиной. Вскоре рождается первенец, мальчик Костя; суровый революционер испытывает неизвестные прежде радости, но вдруг — болезнь, смерть ребенка...

Это было последней каплей: все выдержал, перенес Раевский, перенес молодечески, порою с улыбкой — неволю, потерю чина и дворянства, пережил смерть отца, братьев и сестер. Но тут, кажется, первый раз в жизни дрогнул. Сохранились раздирающие душу страницы, нечто вроде письма Раевского к умершему сыну: «15 сентября 1830 года. Видел во сне отца моего, который, садясь -в лодку, сказал мне: «Прощай, друг мой, теперь прежде 10 лет я с тобою не увижусь...» Лодка тронулась по широкой реке, и когда она скрылась из виду, я проснулся... Что привязывает меня к этому мрачному миру? Зачем еще живу я? Какая будущность ожидает меня... Безумец! почему ты доверял счастию». Раевскому совестно, что после смерти мальчика он еще может есть, пить, смеяться: «О, горестные воспоминания! не оставляйте меня. Печаль о нем, если уже его возвратить нельзя, есть утешение для меня».

Печаль-утешение. Но у нас есть все основания утверждать, что немалую долю утешения взяла на себя юная мать умершего Кости Раевского.

Казалось бы, что могла понять эта совершенно неграмотная дочь тайги в декабристе, блестящем собеседнике Пушкина, мыслителе, поэте? Оказывается, могла и прекрасно могла. Кто не знает о женах декабристов, одиннадцати благородных и смелых дворянских женщинах, добровольно отправившихся за мужьями в Сибирь?! Имена Волконской, Трубецкой, Муравьевой, Фонвизиной, Анненковой навсегда останутся в нашей исторической памяти. Их подвиг тем весомее, что несколько жен в Сибирь не поехали: одни не решились на далекий путь, не хотели оставить детей; другие воспользовались правом на легкий развод, который охотно предоставил царь, и снова вышли замуж. Однако была еще одна группа «декабристок»: это сибирские девушки, которые вышли замуж за ссыльных революционеров. Двадцать один декабрист связал свою судьбу с сибирячками, с которыми вряд ли бы и встретились, если бы не восстание, не приговор, ссылка. Восемь сибирских браков были заключены с дочерьми чиновников, купцов и других более или менее образованных групп населения, а тринадцать союзов — с девушками из крестьян, разумеется, неграмотными (грамотность вообще считалась препятствием для выхода замуж). Что видела и знала Дуся Середкина до встречи с Раевским? Даже о Москве сведения были смутными, полуфантастическими. И тем интереснее, что почти все браки вчерашних блестящих офицеров с сибирскими девушками оказались удачными. Крестьянские жены народили по многу детей, хорошо вели хозяйство, помогали своим мужьям. Евдокия Моисеевна Раевская, к примеру, «чтобы сделать приятное Владимиру Федосеевичу», не просто выучилась грамоте, но стала, можно сказать, просветительницей края, познакомила с азбукой немало сибирячек. Несколько десятилетий спустя один проезжавший путешественник был потрясен семьей «крестьянина Раевского»: хозяин дома был, по торжественному случаю, во фраке и цилиндре, хозяйка же по разговору и поведению — светская дама и, кажется, даже говорила по-французски...

«Чтоб сделать приятное Владимиру Федосеевичу»: по этой логике любви прожили много десятилетий с декабристами их крестьянские жены, понятно, не совершившие подвига в том духе, как Волконская или Трубецкая, но сумевшие своих «несчастных» спасти, ободрить, вдохновить.

Восемь детей еще родила Раевскому его жена, и все поднялись на ноги. Очень было трудно с деньгами, Раевскому приходилось пускаться в разные хозяйственные эксперименты, чтобы свести концы с концами, но — жили, ездили по сибирской округе, принимали гостей — все больше других ссыльных, — читали книжки, выписываемые «из России». Так проходили годы и десятилетия...

Тридцать лет спустя

Тюремщик декабристов Николай I умер, с позором окончив свое царствование. В 1856 году — амнистия. Уцелевшим декабристам (примерно половина уже лежала в сибирской или кавказской земле) было возвращено дворянство: Евдокия Моисеевна и восемь юных Раевских вдруг узнали, что они отныне принадлежат к «благородному сословию». Декабристы посмеивались: один из них, Евгений Оболенский, бывшие князь из древнейшего рода, восходившего к первой российской династии Рюриковичей, — он тоже женился в Сибири на простой крестьянке, тоже «народил детей». И вот все узнали с царском указе, что княжеское достоинство возвращается женам и детям бывших князей, но не самим «князьям». Тан крестьянка Оболенская стала княгиней, а Оболенский в князья «не возвратился»... Впрочем, подобные пустяки мало занимали тех людей, которые некогда вышли на площадь для того, чтобы уничтожить свои привилегии. Куда больше волновало их освобождение крестьян, которое, наконец, пусть с немалыми ограничениями, произойдет в 1861 году. Не декабристы их освободили, но без декабристов не было бы свободы: их идея, их страдания были как бы фундаментом всего случившегося.

В эту пору Владимир Федосеевич решил, что надо все-таки съездить на родину — проведать старых друзей и родственников, попробовать что-либо сделать для подраставших детей. Он уже не молод, бывший кишиневский майор, седьмой десяток пошел, но еще есть силы, удаль, веселая злость...

И вот однажды он отправляется в путь вместе со старшим сыном Юлием. И в Москве, и в Петербурге встречи со старинными приятелями юности, товарищами 1812 года, кишиневскими собеседниками. Пушкина, правда, уже более двадцати лет как нет в живых, но сошлось много друзей, ожило немало воспоминаний. К сожалению, не хватило сил и времени отыскать Батенькова в Калужской губернии, но к нему послан сын Раевского с письмом: «Ты, конечно, хорошо понял... из его поспешности явиться к тебе... как много я думал, любил и люблю тебя, и что 45 лет нимало не уменьшили тех сердечных привязанностей, которые сблизили нас».

Часть прежних однокашников давно достигла генеральских чинов, и, конечно, они намекали, что если бы не тюрьма и ссылка, давно бы и Владимир Федосеевич тоже именовался «превосходительством». Раевский же ни о чем не жалеет, но признается, что, как видно, отвык от «европейской жизни»: нет простора, «душно». Даже друзья-генералы не сумели пристроить его к какой-нибудь службе — старая репутация давала себя знать.

Поездив, повидав друзей, потолковав о «милых тенях», Владимир Федосеевич принимает решение, как всегда, ясное и неотменимое: вернуться в Сибирь — и навсегда...

Эпилог

Не он один до конца соединит судьбу с тем краем, который, по выражению одного из декабристов, был «второй родиной, сибирской».

Снова Ангара, Иркутск, Олонки. Правда, другие времена, иные права у «дворянина Раевского». Чем же заняться ему теперь, когда еще есть силы и когда, кажется, можно кое-что громко высказать, сделать?

Все не унимается: еще а ссылке все время ссорился с наглыми исправниками, чиновниками-взяточниками, рискуя попасть под новое следствие. Теперь же с удвоенной силой берет под обстрел местное начальство; байкальский край он знает, конечно, очень хорошо, от него ничто не укроется, и вскоре уж генерал-губернатор, высшие чины застонут от неутомимого правдолюбца.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.