Пока же прямой, честный, ироничный офицер отлично ладит с солдатами, к тому же все время пишет стихи. Поэт он не гениальный, но умелый, страстный: иногда горячий напор стиха столь силен, что выносит его вровень с лучшими мастерами. Тем интереснее его встреча и дружба с самым лучшим...

Кишинев

В 1820 году Раевский попадаете 32-й егерский полк, расположенный на краю империи, в Бессарабии. Сюда же, в Кишинев, присылают из Петербурга опального чиновника коллегии иностранных дел Александра Пушкина. Быстро познакомились, сошлись; в Кишиневе образованных людей немного, все друг друга знают: постоянные встречи, разговоры, споры обо всем. По воспоминаниям, по чудом сохранившимся записям самого Раевского мы восстанавливаем атмосферу времени...

Майор постоянно и охотно поддевает Пушкина: когда поэт не знает расположения какого-то «географического пункта», Раевский вызывает крепостного слугу, и тот сразу находит нужное место на карте. Все смеются; на кого-нибудь другого самолюбивый Пушкин в подобном случае, вероятно, накинулся бы, дело могло дойти до пистолетов, но с Раевским отношения «свойские», Раевскому можно; и Пушкин позже признается, что многое прочитал, сильно пополнил неровное лицейское образование под влиянием колких кишиневских шуточек. Собеседников, естественно, сближают стихи. Майор отлично понимает, какой замечательный талант перед ним, но не в духе Раевского похвалы, комплименты. Ясно сознавая, что Пушкин пишет лучше, декабрист совершенно уверен, что сам пишет «полезнее» в революционном смысле: это его вполне устраивает, и он старается Пушкина воспитать «как следует», — Пушкин же и соглашается, и упирается...

Майор и его товарищи по тайному обществу как раз в это время — в начале 1820-х годов — готовили военные силы для будущей революции. Кроме подпольного служения, Раевский кое-какие декабристские дела совершал у всех на виду: просвещал солдат, молодых юнкеров (завтрашних офицеров). Подобные вещи формально не запрещались — ведь сам царь Александр I в начале своего правления поощрял школы, лицеи, университеты, распространение грамотности... Однако школа Раевского совсем особая: занимаясь с солдатами, он, конечно, отменяет палку; в виде же примеров (по русскому языку. географии, другим предметам) толкует о свободе, равенстве.

Это была крамола, и вскоре в штаб 2-й армии (куда входили войска, расположенные в Кишиневе), а затем и в столицу понеслись доносы. В них сообщалось, что Раевский курит с солдатами табак, с некоторыми даже обнимается и свободно толкует обо всем. Царь Александр I приказывает генералу Киселеву, своему доверенному лицу, начальнику штаба 2-й армии, расследовать, чем Раевский занимается. Киселев, человек умный и хорошо понимающий, каков дух мятежного майора, посылает для расследования генерала Ивана Сабанеева.

В последовавших событиях много противоречий и загадок. Казалось бы, дело ясное: суровый генерал, любитель порядка отправляется к «очагу вольнодумства», и сейчас последует расправа. Однако Киселев нарочно послал не бесчувственного, фрунтового держиморду, но человека достаточно сложного: Сабанеев — ученик Суворова, палку в армии не жалует, кровавого деспота Аракчеева не выносит. Более того, вскоре по приезде в Кишинев генерал пожалуется, что «щенок Пушкин» распускает о нем слухи, будто он карбонарий. Иначе говоря, что усмиритель — сам вольнодумец! Возможно, Пушкин таким путем хотел смутить Сабанеева и помочь Раевскому; однако дело обернулось иначе. Хотя Раевский по отношению к солдатам имел немало сходных мыслей с Сабанеевым, последний все же разъярился: у него много накопилось материала о вольностях, «нарушениях устава». Сабанеев приходит к правителю края, известному пушкинскому доброжелателю генералу Инэову, и сообщает о своем желании — отправить майора в тюрьму. Инзов возражал, и разговор получился столь громкий, что Пушкин, проходивший по коридору, услыхал, понял, в чем дело, и тут же побежал предупредить Раевского.

«Ах, Раевский! — воскликнул Пушкин на прощание.— Позволь мне обнять тебя».

Майор верен себе и обниматься не желает. «Ты не гречанка», — сказал он (намек на пушкинское стихотворение «Черная шаль» и героиню его, молодую гречанку).

Это последняя встреча, последний разговор двух поэтов. Через несколько часов за Раевским приходят, но благодаря предупреждению Пушкина он. успел подготовиться. Майора приводят к Сабанееву, генерал" начинает кричать, майор требует «приличного тона» и выхватывает шпагу. Окружающие бросаются к нему, думая, что он сейчас заколет противника, но Раевский, насладившись секундой всеобщего страха, подает шпагу генералу со словами: «Если я преступник. Вы должны доказать это, носить шпагу после бесчестного определения Вашего и оскорбления я не могу».

5 февраля 1822 года окончилась свободная жизнь Владимира Раевского. От роду ему было двадцать семь лет.

«Первый декабрист»

Это прозвище укрепилось за Раевским много лет спустя: действительно, его арестовали почти за четыре года до того, как другие декабристы выйдут на Сенатскую площадь. От Раевского, от его показаний и стойкости во многом зависела судьба тех, кто оставался на воле... У друзей заточение еще впереди, у него уже началось. На всякий случай видный заговорщик, друг юности Раевского Гаврила Батеньков, тайком извещает нескольких влиятельных сибирских друзей, что скоро, возможно, повезут на восток одного майора, и желательно этому человеку как-то помочь...

Первый декабрист. Недавно в Иркутске вышло подготовленное А. А. Брегман и Е.П.Федосеевой двухтомное собрание его сочинений и разных документов в серии «Полярная звезда», где предполагается издание многих декабристских воспоминаний и писем.

Сохранились десятки рукописных томов следственного дела майора Раевского (некогда чрезвычайно секретного, строжайше запечатанного!). Несколько советских исследователей шаг за шагом разбирались в сложнейших хитросплетениях многолетнего процесса.

В чем обвиняют? Прежде всего в дисциплинарных нарушениях: «распустил солдат, не тому учил». За один месяц было допрошено около 50 офицеров и 600 солдат. Некоторые юнкера и офицеры обвиняли Раевского, но он смело «контратаковал», совершенно забивал их на очных ставках и достиг того, что все запуталось, не сходилось. Солдаты же, как их не стращали, повторяли одно: командир учил во славу «бога, царя и отечества».

Из тираспольской крепости, куда поместили майора, он нашел способ связаться с волей; одним из первых конспиративных документов были замечательные стихи «К друзьям в Кишинев»— подробный «репортаж» о следствии, допросах. Между прочим, там имеются следующие, известные, но притом несколько странные строки:

И этот черный трибунал
Искал не правды обнаженной,
Он двух свидетелей искал
Их нашел в толпе презренной.
Напрасно голос громовой
Мне верной чести боевой
В мою защиту отзывался,
Сей голос смелый пред судом
Был назван тайным мятежом
И в подозрении остался.

Тут одна непонятная строчка — «мне верной чести боевой». Отгадка нашлась в старинных списках этого стихотворения, изученных мною в архиве. Там ясно было написано—«мне верной черни боевой»: «верная чернь», солдаты — вот кто пытался защитить своего майора и кто «в подозрении остался»!

Последние строки этого тюремного послания — как бы рапорт заговорщика другому видному деятелю тайных обществ, генералу Михаилу Орлову:

Скажите от меня Орлову,
Что я судьбу мою сурову
С терпеньем мраморным сносил,
Нигде себе не изменил...

Меж тем «мраморное терпенье» Раевского начинало приносить плоды. Генерал Сабанеев довольно быстро убеждается, что дело не только в «нарушении устава», но — «пахнет заговором». Однако негибкий генерал все старается отделить «политику» от чисто воинских дел. Сабанеев жаждет порядка, но не желает быть «шпионом». Все это отлично понимает Киселев, постоянно информирующий царя... И тут наступает самый загадочный, щекотливый эпизод процесса. Вместо приказа расследовать все до конца Петербург отмалчивается или отделывается общими туманными фразами: вроде бы не заинтересован доискаться до всех корней и предлагает, чтобы там, на юге, генералы «сами разобрались»...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.