Сколько мы потом ни вспоминали – и через десять и через пятнадцать лет, – так никто и не припомнил ни имени его, ни отчества. И это не случайно. Никто его по имени-отчеству в школе не называл: взрослые предпочитали фамилию, а ученики дали длинную кличку – так она к нему и прилипла.

А случилось это так.

В день нашего знакомства Каблуков произнес небольшую речь о силе электричества. Свое выступление он решил проиллюстрировать популярным примером и повел нас в дальний конец коридора, где находился главный распределительный электрощит с рубильниками и выключателями, упрятанный в деревянный некрашеный ящик. Без замка.

Каблуков выстроил нас в цепочку. Мы стояли, взявшись за руки, образуя таким образом живой провод.

– А теперь хватайся за одну фазу, кто там поближе! – скомандовал Каблуков. – Здесь всего сто двадцать семь вольт, не бойся!

И тот, кто стоял ближе, ухватился. По цепочке побежал колючий ток. Я на всякий случай встал последним, и, согласно законам электричества, меня тряхнуло больше всех. Но тоже не очень, терпимо.

Каблуков захохотал, запрокинув голову, довольный, и все повторял:

– Я же говорил, не убьет. Вот пятьсот вольт – это хана. А здесь только сто двадцать семь, а может, меньше.

Так его и прозвали – «Пятьсот вольт – хана», сокращая эту кличку каждый по своему усмотрению. Каблуков о ней знал, но не обижался. Он вообще никогда и ни на кого не обижался. Характер был золотой.

Появился он в школе тоже странным образом. Пришел к нашему директору и сразу, без здравствуйте:

– У меня на вокзале шестьсот килограммов уникального оборудования. Клад для ребятишек. Дайте помещение, а про условия будем говорить потом.

Что-то магнетическое было в глазах у Каблукова, и вид демонический – волосы в разные стороны, шинель до пят, наброшена на плечи на манер бурки, ботинки с обмотками. А когда говорил, у него была привычка воздух рубить рукой, как саблей.

И тут любой бы перед ним отступил. Сдался и наш директор. Георгий Иванович послал на вокзал полуторку и пятерых ребят в помощь.

Дали Каблукову большую комнату, куда сгрузили десяток ящиков с полустершимися надписями «Верх, не кантовать» и «Осторожно, аппаратура!». Туда же мы притащили железную солдатскую кровать, матрац и стол. Стульев у нас лишних не было, и Каблуков обошелся своими ящиками.

Учителя столовались вместе с нами, а Каблуков брал все «на дом», ссылаясь на нехватку времени. Позванивая двумя котелками, он приходил на кухню, подставлял свою тару и получал два черпака борща и перловку. Компот ему наливали в крышку от котелка, но когда каша бывала «без ничего» – не было ни трески, ни мяса, – третье он выливал, к ужасу поварихи, прямо в кашу. «Жирней будет, – смеялся Каблуков. – Наукой доказано, что это все предрассудки – второе, третье. Емкость у человека одна!»

И он хлопал себя по животу.

Поначалу в комнату к себе Каблуков никого не допускал, объясняя это просто: «Дуракам полработы не показывают». Но мы постоянно толклись у двери, прислушиваясь. Там что-то гремело, грохотало, падало, противно визжали выдираемые из дерева гвозди, напевала пила.

Каблуков работал.

Мы пытались пробраться хитростью, предлагали помочь. От помощи он не отказывался, посылал нас то за гвоздями, то за досками, но все материалы принимал у дверей, на которой вывесил табличку: «Идет монтаж оборудования. Просьба не беспокоить!»

Но в один из дней эту табличку Каблуков заменил плакатом, выполненным цветными карандашами:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.