Не стрелять!

— Привет, баб... Дай поесть... Ты чего не спишь, баб?

— Не сплю — тебя караулю! — ответила бабка в своей обычной, чуть сварливой интонации, которая, впрочем, ничего не значила. Дверь в дом осталась открытой, было слышно, как бабка стучит ножом по резальной дощечке — готовит бутерброды. И одновременно она выговаривала внуку.

Славка слушал ее и улыбался. Ему, «пережившему столько», казались забавными бабкины стоны из-за того, что сюда приходили Аленины и юдинские родители... Конечно, придут: любимые детки усвистели в неизвестность...

А бабка считала, что их визиты и на Славку бросают тень. Ведь не к кому-то пришли другому, а к ее внуку.

Они и у бабки-то очень подозрительно выспрашивали: мол, сами вы не знаете ли чего?

— Да не надо тебе ничего этого знать, — сказал Славка, все еще радуясь отдыху от тяжелых мыслей, который дала ему перепалка с бабкой. — Много будешь знать, скоро состаришься!

Тут бабка грохнула перед ним поднос с бутербродами, чашками, чайником и конфетами:

— Ты мне прекрати! Ты мне это брось!

И заплакала. И тут же ушла в дом, прикрыв за собой дверь, потому что ни секунды не хотела плакать для показа.

Она понимала, каким слабым корешком связана с внуком. Поесть приготовить, рубашку простирнуть. Да и то все только летом. А зимой ей говорят с подозрительной заботливостью: «Ты отдыхай, мам, отдыхай!»

В детстве у нее произошел случай, лет, может быть, в шесть или в семь. Она неосторожно открыла дверцу и упустила своего щегла — казалось, такого ручного, казалось, такого послушного... Выпорхнул — и нет!

«Будущая бабка» стояла босая посреди зеленого московского двора, прижимая клетку к груди, ни на что не надеясь и ожидая, когда к ней подступят слезы.

Вот и с внуком было то же. Она держала пустую клетку в руках, а прирученная птица давно улетела...

Славка вдруг встал:

— Ты рубай... это... Ладно, Дем?

И ушел, и долго-долго не появлялся.

Демину было грустно. Тоска и страх отошли назад. А напротив села в пустое Славкино кресло печаль. Демин думал о матери... вообще обо всем этом, о чем ему не хотелось ни говорить, ни думать словами, а только вот так: будто б слышится какая-то музыка, а будто б и не слышится...

Ему было грустно, и он ел. И не замечал этого... А потом буквально с ужасом увидел, что съел все, что держит в руках последний и притом уже надкушенный бутерброд!

И, давясь этим последним хлебом и сыром, Демин бежал! Дома, в конуре своей, он разделся кое-как, залез под одеяло. Ему сразу стало холодно, словно стыд, грусть и вечная его несчастливость лежали вокруг пузырями со льдом.

Но постепенно Демин согрелся. Он же был молодой, он же был крепкий парень! Все утихомирилось в душе. Сам не замечая того, он стал мечтать — думать, как он кормит Славку. Они сидят в доме за столом, о чем-то разговаривают интересном и едят — отличное времяпрепровождение! А потом ему приснилось, что он кричит матери: «Мам! Принеси котлеты!»