1

Тридцатилетний человек, самоуверенный и тощий, выйдя на улицу в декабрьскую сизую стужу, толкнул дверь подъезда с той молодой беспечностью, когда еще не думаешь о других – кому эта дверь может подарить ушиб или увечье.

Он был физически силен от природы, и пахло от него особенно: здоровьем, несмотря на крепкий польский одеколон «Варз», и острым мускусным запахом нерастраченных желаний. О таких в старину говорили: «Руку пожмет, словно дверью защемит...» Он был ярок – черные волосы и брови, смуглое лицо с отливающими синевой щеками и турецки-цыганской резкостью черт. Как человек деловой хватки, обладал завидной осведомленностью обо всем дефицитном, что выбрасывалось на прилавок. Знал, где и когда купить западногерманский костюм «Райне шурволе» – из чистой шерсти; нарочито грубые, на умеренно солидной каучуковой платформе финские ботинки и перепечатку по «полидоровской» лицензии дисков Демиса Руссоса или ансамбля «Смоки». Он был доволен собой, своей работой в НИИ (который размещался вместе с полдюжиной таких же солидных учреждений в коробке из-под веселого ресторана «Спорт») и имел визитную карточку: «Андрей Ильич Растворов. Кандидат технических наук».

И он был свободен, свободен на целую неделю, поощренный за досрочное выполнение конструкторски каверзного проекта.

– Счастье – это когда тебе тридцать лет, когда ты холост и когда у тебя новый красный автомобиль! – шутя и не шутя воскликнул Андрей Ильич, подходя к подземному кооперативному гаражу, в котором его ожидал вымытый и сверкающий «ВАЗ-21011» цвета «коррида».

Андрей Ильич любил свой отлаженный до мелочей быт – любил старый с лепниной дом возле главной городской площади, свою большую уютную комнату, где имелись и солидная музыкальная система «Панасоник», и неплохая библиотека, составленная исключительно из дефицитных книг, и даже перешедшее по наследству полотно неизвестного голландского мастера XVII века, изображающее пасущихся на лужайке коров (для сохранности оно всегда было завешено). Был и мощный холодильник «Розенлев», хранящий бастурму, дешевое и вкусное розовое вино «Арагац» Арташатского завода, нежные венгерские консервированные шампиньоны, острый маринованный грузинский перец (благо, что и гастроном и рынок всего в двух шагах).

Ожидая, пока прогреется мотор, Андрей Ильич включил японский кассетник с реверсом и, постукивая по оплетке руля в такт негритянски темпераментным, под гром барабанов вскрикам Боба Марлея, думал о том, что ему порядком поднадоела его старая, еще со школьной скамьи, подруга Верочка.

Он ходил в восьмой класс – она уже окончила школу и поступила в педучилище, а когда стал студентом Автодорожного института и владельцем отдельной комнаты в большой коммунальной квартире, начала забегать к нему на правах давней знакомой и соседки, все больше мимоходом. Садилась на тахту возле кипы тетрадок с лекциями и спрашивала: «Дрюшка! Неужели тебе не хочется, чтобы тебя приласкали?..» «Вот чего-чего, а этого совершенно не хочется», – резко от невинности говорил он. «Хо-хо-хо-хо-хо...» – смеялась она и убегала. «Почему ты так странно смеешься: «хо-хо-хо-хо-хо»?» – однажды поинтересовался он. «Как ты не понимаешь? Когда смешно, надо открывать ротик вот так, колечком. Тогда не будет морщинок. Хо-хо-хо-хо-хо...»

– Она смеется так уже пятнадцать лет, но избежать морщин ей не удалось, – проворчал Андрей Ильич, выжал сцепление и плавно повел машину.

Верочка – примерная жена, домовитая хозяйка, чистоплотна и кулинарка. У нее двое детишек и муж-экономист, однако они для Андрея, Ильича как бы не существуют. Только раз решился он спросить Верочку, как она может так спокойно жить двойной жизнью. «Ах, Дрюшка! – просто объяснила она. – Вы, мужчины, слишком толстокожи, чтобы постигнуть это. Каждой женщине хочется, чтобы у нее была пусть маленькая, но сказка...» Крупная, сильная, в последние годы она поплыла – фигуру стало размывать, на шее обозначились складки. А вот голосок остался прежним, совершенно детским. Так же, как и смех: «хо-хо-хо-хо-хо...». С регулярностью, не реже чем раз в два месяца, Андрей Ильич рвет с ней навсегда. Но потом лень, нелюбовь к случайным знакомствам и, конечно, привычка возвращают ему Верочку...

Растворов повернул на проспект, бесстрашно глядя на толстого от полушубка постового. В удостоверении водителя у него лежал столь неудобный для ГАИ талон общественного предупреждения. Вместо штрафа или просечки ему могли сделать лишь отметку, после чего все решала первичная организация общества автомотолюбителей, председателем которой был близкий приятель Андрея Ильича, маг фотоискусства и глава гаражного кооператива Виктор Васильевич Круподер. Впрочем, Растворов был крайне аккуратен: не превышал положенной скорости, следил за коварно меняющимися дорожными знаками и не позволял себе за рулем ни капли спиртного.

Андрей Ильич, ловко лавируя среди МАЗов и трейлеров, спустился к мосту и мимо вокзала на неспешной третьей скорости направился переулком к новому двенадцатиэтажному дому, остекленный верх которого был отдан под мастерские художников. Исключение сделали лишь для Круподера. По авторитетным отзывам, он был одним из тех немногих, кто вернул фотографии ее изначальное значение – светопись: живопись с помощью света.

Еще через минуту Растворов стоял в теплом подъезде, наблюдая за спускающимся лифтом. Дама в летах с вишневым сочным ртом охорашивалась перед зеркалом и вдруг поцеловала собственное отражение, не подозревая, что ящик уже на виду. И едва Андрей Ильич вошел в кабину, как задохнулся от густого пряного аромата помады, духов и с омерзением определил: «Клема»... Вылито не менее половины унции...»

На панели имелось лишь одиннадцать кнопок, зато сверху был прикреплен

круглый, с пупочкой дверной звонок. Растворов надавил пупочку, и лифт вознес его превыше простых смертных, пайщиков жилищного кооператива, в царство жрецов искусства.

2

– Ну вот, опять приперся срывать мои творческие планы, – гудел Круподер, мокро целуя Андрея Ильича в губы посреди просторной, светлой и совершенно пустой, если не считать нелепой деревянной коробки старомодного фотографического аппарата, мастерской с видом на остуженную реку.

Ощутив слабый вкус губной помады, Растворов покачал головой:

– Ты верен себе, дедуля Круподер!.. Однако и вкус у тебя...

О нем шла слава знаменитого женолюба, к которой оставалась совершенно равнодушной жена, дочь известного оперного сопрано, сугубая гипотоничка с неподвижным греческим лицом. Правда обрастала небылицами, в скучной повседневности пайщиков гаража превращая Круподера в Синюю Бороду, Дон-Гуана, князя Потемкина. Из-под огромных и как бы чужих бровей, за дымчатыми стеклами очков «Цейсс-Йена» укрывались маленькие пронизывающие глазки, нос был несколько бутафорен, зато рот – мясистый и волевой – выявлял правду неудержимой жажды жизни.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.