Надежда горькая, как дым

А он, муж, почувствовав мою заинтересованность, стал мне популярно объяснять:

— Этого медведя, — он любовно подержал на ладони клочок шкуры, — господь бог специально создал для изготовления мушек! И чтоб тебе было понятно — далеко не каждый медведь годится на мушки. В этом отношении есть совершенно бесполезные медведи. Ты, может быть, видела медвежью шкуру в краеведческом музее — кто-то облагодетельствовал! Мы, харюзятники, когда узнали о ней, специально ходили в это культурное заведение, чтобы украсть оную, по крайней мере хотя бы обкорнать ее. Но преступление не совершилось, и не потому, что у нас решимости не хватило, а потому, что того медведя господь предназначал не для изготовления мушек, а для каких-то других, нам неведомых целей.

Я слушала не без интереса, но и, конечно же, надеялась, ждала, когда выговорится, а потом помечтает, поговорит о сыне.

Нет, ни тогда, ни после, когда появился сынок, и позже, когда он уже подрастал, ничего не стронулось в муже с места ни в мышлении, ни в поведении. Все тот же образ жизни: работа, рыбалка, детская техническая станция, где собирались, как на токовище, такие же рыбаки и специалисты, как и мой муж, и проводили там целые вечера. И муж ни разу, ну, хотя бы для приличия, ради меня, а больше ради сыночка, не поговорил, если уж не помечтал, что вот напарник растет или помощник — как в таких случаях подходящей выразиться. Будто бы его, сына, и не было вовсе. Нет, неверно это, что будто его вовсе не было — сынок — живой же человечек — и плакал, и капризничал, и болел, и в шалости пускался, беспокоил так или иначе. Но не волновал, не интересовал, не будил в нем отцовские чувства — страсть к рыбалке была сильнее.

Из-за этого я страдала, и, естественно, круг радостей для меня постепенно, но очень ощутимо сужался. Но страдала я молча, про себя. А позже поняла окончательно: как далеко зашло у меня душевное разъединение с человеком, который всего лишь несколько лет назад так горячо клялся мне в любви своей, вечной и неизменной. И тут же припомнилось: до замужества, в молодости, особенно в годы студенчества, мне не раз и не два признавались в любви молодые люди; влюбленные даже стояли на коленях передо мной и клялись в своих чувствах, почти в точности повторяя один другого: «Что бы я делал, если б не встретил тебя?! Как бы жил?..» И позже: «Я умру, если ты не полюбишь меня, не ответишь взаимностью, если не станешь моей женой...»

Никто из тех, кто обещал умереть от любви ко мне, не умер. Не умерла и я, любя без взаимности — случалось и такое, как же без этого?! Некоторые из бывших влюбленных, знаю, поженились, обзавелись семьями, некоторые уж и разженились...

Душевное мое разъединение зашло так далеко, что однажды я собственного сыночка чуть было не оставила сиротой, когда поняла, что у нас может появиться на свет второе дитя, которое при наших с мужем взаимоотношениях не познает счастливого, радостного детства, что будет оно дитя нежеланное... И пошла я в больницу. Оперировал меня молодой врач, дежуривший в ту ночь, как оказалось, шестикурсник мединститута и мой бывший ученик!.. Надо ли говорить, какой стыд, какой позор, какую обиду пережила я тогда, не говоря уж о нечеловеческих страданиях... Врагу не пожелаю!

Вернувшись домой, первое, что я услышала, — это возмущенные жалобы мужа на сыночка, что он, сынок, добрался до отцовского сундучка-шарманки, «разобрал» все снасти, все порастаскал, спутал... А сынок вцепился в меня, в глаза виновато заглядывает и лепечет-оправдывается, что он только поиграл папиными игрушечками... и все испуганно на отца озирался.

Сжалось тогда мое сердце, и я впервые в жизни тяжело переболела нервным потрясением — комплексом душевных переживаний, потому что к этому еще справедливо добавилась вина, грех невольный, что отныне я еще и детоубийца...

Болела тогда больше недели, лежала дома, и сынок был на глазах, не в садике — так хотелось побыть вместе, потом же опять начнется все сначала: садик, работа, домашние дела... Ко мне забегали учительницы, и как окажется у которой из подруг «окошко» между уроками, та и прибежит, попроведает, иногда в буфете пельменей, котлет, молока купит, принесет, с сыночком с полчасика на улице погуляет, поболтаем, чаю попьем... Многие из них, пожалуй, большинство, жили той жизнью, которая ожидала и меня, — матерями-одиночками. Я благодарна им была за то, что они не солили мне на рану, не вели душеспасительных разговоров. Может, потому, что успели привыкнуть к своему положению и воспринимали свою жизнь как нормальную. Как бы там ни было — все равно им спасибо! Однако после их ухода я много раз плакала в подушку оттого, что было мне очень горестно и больно. Думала над тем, как у всех по-разному складывается жизнь, как часто люди не понимают один другого... Пыталась понять: когда же мой муж успел так «одичать» ? Давно ничего не читал, вообще забросил книги, растерял и друзей — рыбаки не в счет, единственно помешался на рыбалке... И тут же вспоминался тот веселый рыбак и охотник, двадцать лет проживший на Сахалине, в самой глуши и не одичавший.

А сыночек, как звоночек, рос веселый, смышленый, ласковый, играет, бывало, игрушками, особенно машинками, и до того иной раз набибикается — охрипнет.

Все тогда обошлось, и вышли мы с сынком на работу: он — в садик, я — в школу. Муж, видимо, почувствовал наш с сыном «союз», для начала повозникал: то неладно, другое нехорошо — «то суп жидок, то жемчуг мелок...», а я сосчитаю до ста, чтоб не сорваться, не хотела, чтоб сынок слушал, как мы с отцом отношения выясняем, главным образом из-за него сдерживалась.

Но однажды, когда муж грубо, оскорбительно высказавшись, уехал на рыбалку, я собрала его вещи в один чемодан, одежду в другой... Жду, когда вернется, боюсь раздумать, настраиваю себя соответственно... Сыночка увела в садик, на первомайский утренник, и попросила учительницу, с которой сдружилась, чтоб взяла его к себе после утренника, вечером зайду за ним...

Выставила я тогда своего супруга из дома вместе с имуществом и с уловом. Навсегда. Терпение мое кончилось. Не тихо-мирно, конечно, пошумели все-таки, но и «разбежались», как теперь говорят. Но на этом дело не кончилось, муж мой затеял тяжбу по разделу имущества, вплоть до зеркала. То зеркало меня и доконало. И пошла я в юридическую консультацию, там долго объяснять не пришлось: юристам подобные истории — обычная работа. Уплатила пошлину за вызов представителя или агента — так у них, кажется, тот человек называется. Он привычно осмотрел наше небогатое имущество, определил стоимость — все в основном в этом городе покупалось, местное, так сказать, — и выдал на то официальное заключение. Я разделила сумму пополам, не на троих, а именно пополам, взяла ссуду в школьной кассе взаимопомощи и в присутствии учительницы — моей подруги — да соседа по лестничной площадке под расписку отдала мужу его долю... Господи! До чего же унизительное это дело, как вспомню...

Позже оформила и официальный отказ от алиментов, и, как говорится, без радости была любовь, разлука будет без печали... Может, у кого-то и так, и без печали. А я в недоумении: как быть с тем, что сынок мой растет без отца, хотя тот живой и здоровый? Да и самой себя жалко...

Иногда думала: если бы изменил, к другой ушел — может, легче было бы? Хотя едва ли... Первое время как бы утешала сама себя, что не мы первые, не мы последние... Распалась семья. Произошла семейная катастрофа — какие в общем-то банальные слова, но как же много за ними стоит!

А в мире все по-прежнему. Снова наступила весна, распустились клейкие листочки, зацвели цветы, птицы вывели птенцов, залетали, запели, солнце светит, кругом люди живут...

«Ничего! Будем и мы с сыночком жить», — решила я тогда для себя.

И действительно, жизнь пошла-покатилась. Правда, иногда мне казалось, что жизнь моя проходит как бы в поезде, когда понимаешь, что едешь не в ту сторону, не туда, куда надо, не к тому, кого любишь, не туда, где ждут... И повернуть назад невозможно... Но я знала, что нигде нас не ждут, и спустя время проходило и это, и все вставало как бы на свои места.

Все, что бывает с нами, не проходит бесследно. Я давно не читаю, как бывало, ни Блока, ни Есенина, я даже многое забыла. Но состояние души все-таки во многом остается прежним... под слоем пережитого...