Тогда я всю зиму копила денежки, понемногу откладывала от стипендии, а училась я хорошо, три последние курса «тянула» на повышенную, да еще на пару с подружкой своей закадычной прирабатывали ночной няней в железнодорожном «приемном покое» — так назывался тогда медпункт, а точнее, скорая помощь при железнодорожной станции. Платили нам, конечно, очень мало, зато выписывали бесплатный железнодорожный проездной билет — по нему езжай в любой конец страны! — и это нас очень даже устраивало. К концу учебного года сбивалась небольшая компания, мы разрабатывали маршрут, отдавали всяк свои сбережения в общий котел и весело пускались в путь.

Когда окончила институт и стала работать, поехала по турпутевке в Югославию — Болгарию — отпуск же восемь недель! Не помню, то ли в Дубровнике, то ли в Старой Загоре нас разместили в гостинице, бывшей когда-то монастырем. Ночь была тихая, лунная, кругом чужая земля, где-то поблизости скрипуче квакали лягушки, издали доносило сыростью, а я, усевшись у окна, читала своим спутницам по путешествию стихи. Наверное, они уже десятый сон досматривали, пока я поняла, что спят...

А я уснуть уже не могла.

Когда вышла замуж, еще дважды, уже не компанией, а с мужем мы во время отпуска путешествовали: первый раз ездили на Кавказ, в лермонтовские места, затем — на Рижское взморье. Позже мы стали ограничиваться поездками на близкие водоемы, речки или озера — муж мой оказался заядлым рыбаком и охотником, но больше — рыбаком.

Затем у нас появился сынок, и я какое-то время не могла бывать на природе, зато переживала удивительную пору материнства. Правда, жить стало труднее, иногда катастрофически не хватало денег — муж заведовал в горисполкоме отделом, имел оклад сто сорок рублей. Для меня такое положение не было привычным, но и не доводило до отчаяния, не казалось безвыходным. И мы не ныли, мы держались браво, разговоры о деньгах не заводили — ведь знали же, что не лентяи, не тунеядцы, у всех всякое бывает, переживем и мы свое временное безденежье. Я раньше положенного срока вышла на работу. Муж за время моего сидения с сыночком вовсю развернулся с рыбалкой. Вижу: доволен, при первой возможности идет или едет на рыбалку, иногда с уловом явится и скажет: «Вот! Поддержка к семейному бюджету!» Я одобряла — что же мне оставалось делать?

Пролетело лето, а муж — по-прежнему, дома — гостем. Жизнь шла без каких-либо перемен, без заметных событий, если не считать, что сынок уже пошел своими ножками, зубки белеют, вся печаль — мало с ним видимся: утром рано тащу его в ясельки, забираю домой поздно, иногда самого последнего — если уроки мои в расписании последними значатся, по существу — только спать. Иногда заведу с мужем разговор, что надо бы с мальчиком больше заниматься, что на горшок не всегда просится, почти не умеет самостоятельно есть, ложкой пользоваться — поест ли, неизвестно, обольется же весь; что плохо засыпает, только на руках...

— Как приучила, так и засыпает, — ответствовал мне тогда муж. — И вообще, — сказал, — мы, как и многие, не умеем воспитывать своих детей. Традиции в этом деле исчезают, почти уже исчезли, а собственного ума у нас на это не хватает... — И еще заявил: — Я не удивлюсь, когда ты начнешь (в смысле воспитания ребенка) действовать по своим педагогическим правилам и меркам, часто никчемным... — Заметив мое молчаливое возмущение, чуть сменил тон: — Ты видишь, я спокойно говорю о том, что есть и как я это понимаю. Ты — мать, и главное в воспитании ребенка зависит от тебя. Меня же, — подвел он итог нашему разговору, — если откровенно, то на данный период более всего волнует, радует и огорчает только то, что связано с рыбалкой...

После этого признания у нас была «неделя молчания», затянувшаяся неделя, изматывающая нервы, когда ничто не в радость. Но у нас был сынок — такое милое, ласковое солнышко, ради которого сделаешь все, что можешь, даже больше, пойдешь на что угодно. Я первая пошла на мировую. Хотя почему на мировую? Мы же не ругались, не скандалили, просто меня потрясло то, что двое начитанных, родных уже людей могут из-за быта, главное, из-за неправильного будто бы воспитания единственного ребенка потерять общий язык!..

Я решила, что из-за подобных его рассуждений и соответственного поведения с ума сходить все-таки не стоит, разрушать семью — тем более, это никогда не поздно совершить... В общем-то ведь все нормально, все типично и до унылости знакомо, как будто ты очень подробно об этом где-то читала.

И стала я, как говорится, играть в поддавки — старалась не обращать внимания на его поведение, делать вид, что все в порядке. По-прежнему вечерами на два дня готовила обед, рано утром вела сыночка в ясельки, а позже — в детский садик. Если уроки у меня были не с утра, то успевала постирать, убраться в квартире, пробежаться по магазинам, чтоб запастись продуктами, иногда удавалось зайти в парикмахерскую или даже в читалку. Если в расписании мои уроки стояли последними, звонила в садик, что приду за ребенком попозже. А сочинения проверяла и готовилась к урокам на следующий день, как правило, как уже привыкла, поздним вечером, иногда прихватив и ночь, — тяжеловато было, зато никто не мешал, не отрывал, спокойно и податливо делались мои «школьные» дела.

Возвращались мы с сыночком домой не торопясь: я везла его на санках и расспрашивала, как у него прошел день. Что ел, как спал, чем занимались, с кем дружит, с кем ссорился или играл. То сам он вез санки, мы играли в снежки или я отвечала на его бесконечные «почему?». А уж кошки, а уж собаки! — все были наши.

Являлись домой усталые и счастливые.

Муж, открывая нам дверь, иногда сердился, будто бы волновался, что нас долго нет, иногда спокойно укладывался пораньше спать, особенно в канун выходных дней (в школе то суббота — день рабочий, значит, и у сыночка — тоже), чтоб утром с ранней электричкой поехать на рыбалку…

Уложив сыночка спать, я собирала на стол, и иногда мы ужинали вместе, говорили недолго и не очень живо о том о сем. Увидев мою усталость, муж иногда признавался, что бывает, когда и его волнует не только рыбалка, но и другое, что он тоже понимает: жизнь — штука серьезная и непростая, что бывают и затруднительные обстоятельства. Но в таких случаях он себе не дает ходу в переживаниях, а ставит вопрос, так сказать, философски: «Можешь ты повлиять на ход событий? Нет. Значит, и волноваться не стоит, пусть идет, как идет».

Если я чувствовала, что муж расположен к разговору, приятному его уму и сердцу, что он долго ждал благодарного слушателя, про себя надеялась, что речь пойдет не только о рыбалке — сколько можно?! — но и о делах иных, житейских, отодвигала посуду, брала в руки вязку и усаживалась поудобней.

Обычно муж начинал свой разговор все-таки с того, что ему близко и дорого, с рыбалки.

— Ты знаешь, мне доставляет удовольствие не только рыбалка, но и подготовка к ней... — Лицо его делалось одухотворенным, голос тише, глаза мечтательней, и весь он в этот момент был какой-то уютный, доверительный, спокойный. — Мне нравится изготовлять снасти, даже разглядывать удилища, блесны и мушки, мной сделанные. На это ты, надеюсь, не раз обращала свое внимание? — вопросительно смотрел на меня и открывал рыбацкий ящичек со своими сокровищами.

«Еще бы!» — мысленно соглашалась я.

Много раз с интересом, даже с восхищением наблюдала я за его прямо-таки ювелирной работой — изготовлением мушек. Помню, принес он как-то с почты маленькую бандерольку, положил на край стола и, пока мыл руки, пока ужинал, все поглядывал на нее. Затем неторопливо, хотя и сгорал от нетерпения скорее увидеть содержимое, распечатал. В бандероли оказался лоскут медвежьей шкуры с ладонь величиной и небольшие концы разноцветно-ярких шерстяных ниток. Как он ликовал, разглядывая все это, как я старалась понять и разделить его восторг! Поняла позже, когда увидела его за делом, как он сосредоточенно и терпеливо выбирал для мушки на хариуса крючок, нужную, самую подходящую нитку, как тщательно укладывал ворсинки медвежьей шкуры, а затем нитку, виток за витком...

«Да он же творческий человек!» — изумилась я тогда приятно, еще не ведая беды...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.