Мой генерал

— М-минутку... — последовал странный ответ с земли.

Какая «минутка»?! Самолеты над целью: надо открывать бомболюки...

Как старший по званию, Захаров должен был принимать окончательное решение. Разворот двухсот с лишним самолетов на повторный заход отнимет массу времени. Немцы успеют подготовиться к отражению налета. Да и нет никаких гарантий, что «Гранит» подтвердит цель после повторного захода...

— Пойдем на запасные цели, — сообщил генерал свое решение бомбардировщикам.

Запасной целью на карте был помечен железнодорожный узел, находящийся километрах в восьмидесяти от линии фронта. Через эту станцию фашисты подбрасывали к фронту эшелоны с войсками и техникой, но у Захарова не было никакой уверенности в том, что именно в эти часы бомбардировщики накроют на станции скопление войск. К тому же немалый риск был связан с необходимостью углубляться во вражескую территорию. Однако решение было принято, и все сомнения следовало отбросить прочь. Генерал шел впереди, внимательно следя за тем, что происходило на земле.

Он выскочил на станцию и сразу понял, что это удача. Удача редкая, на которую трудно рассчитывать заранее. Железнодорожный узел был забит войсками. Колонны машин двигались по дорогам, прилегающим к станции. Было похоже, что воздушные дивизии накрыли резерв, который гитлеровское командование направило на поддержку своих потрепанных передовых частей, с трудом удерживавших позиции под ударами наступающих советских дивизий. Небо над головами фашистов потемнело. На станции началась паника.

Захаров ввел свой истребитель в пике: это был условный сигнал бомбардировщикам. Залаяли зенитки, но было поздно: через несколько минут противовоздушная оборона была подавлена, и бомбардировщики стали методично разносить железнодорожный узел и транспортные колонны на дорогах.

...О последствиях своего решения Захаров узнал по возвращении на аэродром.

Оказалось, что в тот момент, когда Захаров просил подтвердить цель, наши передовые танковые части уже вошли в прорыв, и никто не мог с уверенностью сказать, как глубоко танки вклинились во вражескую оборону и в каком направлении в ближайшие часы будет развиваться наступление...

Впервые за весь день Захаров испытал сильное волнение при мысли, что они могли превратить в кашу тот участок, на котором наступали танкисты. Потом Захарову передали отзыв о его действиях маршала Василевского. «Герой он, этот ваш Орел», — сказал маршал, на что командующий первой воздушной армии Хрюкин, сделав вид, что воспринял слово «герой» в одном-единственном значении, тут же возразил: «Он еще не Герой, товарищ маршал». И хотя представитель Ставки понял хитрость командующего армией, сам этот факт немало его удивил, и он тут же приказал писать представление на присвоение звания Героя Советского Союза командиру 303-й истребительной дивизии генерал-майору Захарову Георгию Нефедовичу.

Так было дело или по-другому — Захарову не удалось узнать, хотя свидетели разговора передавали, что дело было именно так. Во всяком случае, через несколько дней ему были вручены орден Ленина и Золотая Звезда Героя — высшее признание его боевых заслуг перед Родиной.

Что вы знаете о Сталинграде? Что вы вспоминаете, когда слышите слово «Сталинград»? Знаете ли вообще, что такое Сталинград?

Не торопитесь удивляться. Эти вопросы заданы не вам. На них отвечают жители Парижа, Лондона, Гамбурга, Мюнхена, Берлина. Наши кинематографисты останавливают их прямо на улицах, площадях, в скверах, и мы на мгновение видим лица, высвеченные, словно прожектором, словом «Сталинград».

«Первый раз слышу», — читаем в глазах одних.

«Кое-что припоминаю... Но стоит ли сейчас об этом?» — молчаливо сомневаются другие.

«А почему, собственно, я должен помнить о каком-то советском городе, в котором никогда не был и, вероятно, не буду?» — с явным вызовом вопрошает взгляд третьих.

Слышали, но не помнят... Не слышали вообще... Помнят, но... не понимают.

— Мадам, почему эта площадь называется «Сталинград»?

— Господи, не все ли равно почему... Что за привычка у этих репортеров приставать прямо на улице с нелепыми вопросами...

— Что вы хотите этим сказать? — наскакивают на флегматичного лондонца его более темпераментные сограждане в Гайд-парке. Что-то он уже сказал и больше вроде бы говорить не собирается. Но от него требуют комментариев к собственному высказыванию. Он вытаскивает изо рта трубку и, ни на кого не глядя, довольно мрачно заявляет: