Не помню уж, чем я занимался в тот день. Раздался телефонный звонок, и вместо обычного «здравствуй» я услышал: «Телевизор включен?»

— Нет, — ответил я озадаченно.

— Включай, — не вдаваясь в объяснения, потребовал приятель.

— Да что, собственно, произошло?

— Твоему генералу сейчас вручают орден «Почетного Легиона»...

Забыв поблагодарить, я бросился к телевизору.

Да, отныне «мой генерал» стал единственным в нашей стране человеком, на груди которого рядом с Золотой Звездой Героя и боевыми советскими орденами можно увидеть два ордена «Почетного Легиона» — самые высокие награды Франции...

...О французах, воевавших на «Яках», я впервые узнал, посмотрев фильм «Нормандия-Неман». Я принял документальную основу фильма, поразившую меня простотой и силой заложенного в ней смысла, даже стал удивляться тому, что имена героев фильма не совпадают с именами участников подлинных событий. Зато как должное воспринял портретное сходство бывшего командира дивизии с тем моложавым коренастым генералом, которого лет четырнадцать назад видел на экране. Может быть, поэтому с самого начала нашего знакомства мне не пришлось преодолевать барьер отчужденности, который возникает каждый раз, когда впервые встречаешься с незнакомым человеком.

Войну он встретил в должности командира дивизии. В том, что она началась, для него не было ничего неожиданного. Война должна была начаться со дня на день, и командир дивизии это чувствовал безошибочным чутьем человека, вдосталь повоевавшего. Он видел тревожную настороженность и в своих друзьях, вместе с которыми участвовал в боях в Испании и в Китае. Они понимали друг друга с полуслова и, возвращаясь в свои части, издавали приказы, которые, хотя и не вступали в логическое противоречие с нормами мирного времени, тем не менее подводили под этими нормами некую незримую черту.

Конечно, командир дивизии не знал, когда это начнется. Не знал даже в тот день, 18 или 19 июня (сейчас уже трудно вспомнить), когда садился в свой «И-16», чтобы пролететь вдоль границы и самому, своими глазами, посмотреть, что делается на той стороне.

Одинокий истребитель неторопливо шел над краем своей земли. Западнее границы урчали моторы и лязгали гусеницы. Зловещий вал, захлестнувший Европу, шевелился у самой границы и в любой момент мог обрушиться, увлекаемый собственной тяжестью. В сознании военного человека все увиденное укладывалось в привычное понятие: «скопление живой силы и техники».

С той стороны тоже смотрели на истребитель. Смотрели без напряжения, скорее с любопытством, не пытаясь замаскировать или по крайней мере скрыть часть того, что, безусловно, видел летчик и что, пожалуй, уже и невозможно было скрыть.

Для них одинокий самолет просто не существовал. Он был уже обречен вместе со своим пилотом. Только полное неведение летчика относительно предрешенности своей судьбы объясняло каждому, кто следил за самолетом с той стороны, поразительную безмятежность и самую возможность этого полета. Они лишь давали ему короткую отсрочку...

Когда началось, его дивизия уже была в состоянии повышенной боевой готовности. Самолеты стояли с боеприпасами и горючим, летчики дежурных эскадрилий сидели в машинах, остальные находились в расположении своих частей. Дивизия была очень сильная, из стратегического резерва, и командир сделал все, чтобы застраховаться от неожиданностей. Три сотни истребителей могли подняться в воздух по первому же приказу.

Он получил приказ 22 июня, и два его полка пошли на Минск, а два — на Барановичи. Война уже шла полдня, а он не потерял еще ни одного самолета. Единственный немецкий самолет-разведчик, появившийся утром над расположением его дивизии, был сбит подполковником Смирновым и, вероятно, ничего не успел передать своим. Генерал себя не обманывал и не считал умнее тех командиров дивизий, чьи полки, несмотря на все меры предосторожности, горели на приграничных аэродромах.

К полудню, однако, его аэродромы стали фронтовыми. И к этому дивизия была готова. Сто с лишним истребителей — это много. Вполне достаточно, чтобы прикрыть город. Так по крайней мере он полагал. Поэтому, когда два его полка пошли на Минск, он еще несколько часов оставался там, где базировалась его дивизия. Вместе с начальником политотдела полковником Поповым он собрал семьи летчиков и произнес очень короткую речь.

— Я, — сказал он, — прошел две войны. Я знаю, что это такое. Эта война не будет похожа ни на какую другую. Вам надо взять самое необходимое, в первую очередь для детей, и уезжать в глубь страны.

Все, что он делал в тот день, он делал без всякой оглядки назад, в мирное прошлое. Впереди была война, он думал только о ней, о том, что впереди. Никто не смог бы говорить с людьми невоенными более убедительно, чем этот 33-летний генерал с тремя орденами Красного Знамени, начинавший свою третью войну.

Он летел один, летел на Минск, где уже были два его полка. Как командир дивизии, он хорошо знал силу своих и хотел только поскорее использовать эту силу по назначению. Воевать он умел.

Подлетев к Минску, он увидел аэродром, на котором горели самолеты — его самолеты! — и сидели другие, еще целые, но абсолютно неподвижные, словно ожидающие своего часа. Он все понял сразу. Горели бензохранилища, цистерны, склады с горючим, с боеприпасами. Самолеты нечем было заправлять.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.