Прохладный день угасал, когда сквозь сетку дождя на опушке леса, в двухстах шагах, показались немцы. Антон, привычно перебрасывая тело, временами оглядываясь, пополз в болото, стараясь двигаться бесшумно, не шевеля кустарник. Били по лицу ветки, усыпанные крупными каплями седоватой голубики, с каждым броском становилось теплее под ватным панцирем мокрой насквозь телогрейки: двое суток, не переставая, хлестал дождь.

Появление немцев не было неожиданным. Два сеанса связи с Ленинградом, которые он в течение последних двух дней провел из своего «лагеря» на окраине болота, вряд ли могли остаться не замеченными немецкой радиоразведкой, гитлеровцы должны были рано или поздно прочесать район. И вот они появились и прочесывают. На два дня раньше срока, установленного командиром бригады, приходилось покидать место, с которого так хорошо просматривалось железнодорожное полотно.

«Конечно, могут сказать, что я виноват, — думал Антон, — нарушил азбучное правило. Даже новичок-радист партизанской разведывательной или диверсионной группы, небольшого отряда или подпольного партийного центра знает, что после каждого выхода в эфир нужно немедленно уходить оттуда, где держал связь. А ведь я вроде бы опытный — два года без малого в тылу врага. Но что я мог сделать?..» И он вспомнил, как позавчера его, промокшего до нитки, стал бить озноб, заболела голова, поднялась температура. Проглотил одну за другой две таблетки сульфидина, и тогда на смену температуре и. ознобу пришла неодолимая слабость, руки и ноги казались ватными, тянуло в сон, непомерно тяжело стало держать блокнот и карандаш и записывать: «15 ч. 40 м. направлении Ленинград прошел состав: 30 платформ танками, 15 — автомашинами, 4 вагона живой силой...»

В тот день подобных записей было необычно много, похоже, немцы что-то замышляли, и Антон удовлетворенно улыбнулся, представив себе, как в штабе партизанского движения над его шифровкой склоняются люди, как сопоставляют они полученные от него сведения с данными, поступившими от других разведчиков, и исключают из донесений все, что, на их взгляд, является лишним, второстепенным и мешает понять главное. Антон представил, как разведсводку внимательно читает суровый человек — начальник партизанского штаба и секретарь обкома партии, и как она ложится на стол командующего фронтом, и что в сводке, вполне возможно, есть несколько слов из донесения его, Антона, которое он вскоре передаст с «пятачка» — небольшого островка на болоте.

Подумав так, Антон ощутил гордость за свою профессию партизанского радиста, гордость за парней и девчат, своих товарищей, с помощью радиостанций-«малюток» надежно связывающих подпольные партийные центры, партизанские бригады, полки, отряды и группы с Ленинградом. Но когда до связи оставалось два часа, понял, что провести ее, как обычно, с «пятачка», не сможет: добраться туда не хватит сил.

«И расстояние вроде невелико, — с горечью думал Антон, — чуть больше трех километров. Но ведь километры-то эти не простые, нужно прыгать с кочки на кочку, ползти по зыбкому зеленому ковру над трясиной и в воде идти нужно. Если бы налегке... Придется вести связь из «лагеря».

«Каждый радист поступил бы так на моем месте, — рассуждал Антон. — Да, нарушаю азбучное правило. Да, рискую, могут пожаловать немцы, и, если буду в таком состоянии, как сейчас, мне от них не уйти: Оправдан ли риск? Безусловно! Командование своевременно получит разведданные. Своевременно! В этом все дело. Завтра донесение может потерять цену».

Риск... А кто не рискует сейчас тут, в тылу врага? И Антон вспомнил своих друзей-партизан, может быть, именно в эти часы подрывающих вражеские эшелоны, склады боеприпасов и мосты, вспомнил подпольщиков, людей, работающих в учреждениях немецкой администрации, и связных, пробирающихся партизанскими тропами, на каждой из которых можно нарваться на засаду...

Шифровка была большая, и передавать ее было трудно. Слезились глаза, наползали друг на друга строчки и соседние знаки в группах, быстро уставала рука, и, когда пальцы соскальзывали с головки телеграфного ключа, Антон просил «AS», что по международному переговорному коду означало: «Подожди». Оператор партизанского радиоузла отвечал тоже по коду — «ОК», и это значило, что он понял Антона и согласен ждать, — мало ли какие причины могут заставить партизанского радиста прервать передачу! И ждал, терпеливо ждал, пока Антон, накопив силы, смог продолжить передачу донесения.

Антон давно знал этого оператора. Он был деловит, вежлив, немногословен, его четкая, ритмичная, небыстрая работа на ключе чем-то напоминала «радио-почерк» славного полярного радиста Эрнста Кренкеля, с которым Антон провел несколько радиолюбительских связей в тридцать седьмом году, когда тот был на дрейфующей льдине. Этого оператора кто-нибудь мог посчитать и «середнячком». На самом деле это был, как и Кренкель, настоящий «снайпер эфира». Если ухудшалось прохождение волн, на которых велась связь, он подсказывал Антону, на какие другие волны нужно перейти. Он обладал феноменальной способностью принимать шифровки даже тогда, когда радиостанция Антона работала, казалось бы, на вконец выдохшихся батареях.

«А все ж ты быстро на ключе работать не можешь!» — подумал однажды Антон и попросил оператора прибавить скорость: прохождение было отличным и слышимость партизанского узла оглушительной. Тот передал двадцать групп с повышенной скоростью. Антон их принял и снова попросил: «Быстрее!» И тогда Антону показалось, что за ключ на узле сел другой человек: в бешеном темпе, доступном не каждой тренированной руке, без единого сбоя в эфире замелькали комбинации точек и тире. Но это был все тот же оператор со своим неповторимым «радиопочерком»! Антон, напрягая внимание и отключившись от всего, что могло помешать приему, записывал, но несколько знаков все же пропустил. Пришлось просить повторения. Оператор повторил, сделав вид, что ничего особенного не произошло, не передал сочетание «HI», что означало бы, что он подсмеивается над Антоном, считая его слабаком. Когда же оператор узнал, что у Антона тоже есть шифровка для передачи, он, в свою очередь, попросил: «QRQ» — быстрее. Антон, вновь сосредоточившись, «всыпал» свою шифровку, как пулеметную очередь, и, перейдя на прием, услышал: «Шифровка принята. До свидания».

«А где же обычное «73» — «лучшие пожелания»?» — обеспокоился Антон и несколько секунд не выключал приемник. Но радиоузел молчал, и Антон понял, что наказан за попытку усомниться в квалификации своего товарища за линией фронта. «Силен, друг!» — с уважением подумал Антон. С той поры в мыслях и в разговорах с товарищами так и стал называть Антон оператора: «Друг».

Вот и сейчас Друг с ходу принял большую шифровку, не заставив Антона повторить ни одного знака, как будто знал, что больному партизанскому радисту будет трудно это сделать.

Антон хотел послушать еще передачу «В последний час» и узнать, что делается в беспокойном, объятом жестокой войной мире, но на это совсем уже не осталось сил, да и питание радиостанции нужно было экономить.

Не вставая с земли, он потянул на себя разбросанные по кустам провода антенны и противовеса, смотал их на фанерные рогульки, отсоединил кабель от радиостанции, застегнул сумки рации и питания и надел их ремни через голову — один на правое, другой на левое плечо. Нащупал в траве автомат и положил его на колени. Подвинулся поближе к березке и, прислонившись спиной к стволу, закрыл глаза.

Спал Антон беспокойно, часто просыпался от холода, глотал сульфидин и снова забывался в коротком, тревожном сне. Когда небо из черного стало серым, возобновил наблюдение за «железкой», движение на которой становилось все более интенсивным. Вечером зашифровал и передал в Ленинград очередное донесение, и снова заботливый и внимательный Друг принял его без повторений. А холодный дождь, начавшийся еще накануне, все хлестал и хлестал, и, казалось, не было в этом мире места, где можно от него укрыться. И планета представлялась маленьким, беззащитным мокрым шариком, и Антон, засыпая, улыбнулся этой мысли.

Ночь была такой же беспокойной, как и предыдущая, но день принес радость: Антон почувствовал, что выздоравливает. Захотелось есть. Он вытащил из-за пазухи теплый влажный сухарь и с аппетитом позавтракал. Растревоженный желудок властно потребовал еще, но Антон знал, что осталось всего два сухаря и их нужно беречь. Мелькнула мысль, что хорошо бы сейчас выпить большую жестяную кружку горячего, ароматного чая, можно и без сахару, на худой конец он согласился бы и на простой кипяток, но кружка должна обжигать ладони. Мысль была нереальной, и он отогнал ее.

Он внимательно всматривался в сторону «лагеря». Никакого движения не было. Прислушался, но тишину, кроме монотонного шороха дождя, ничто не нарушало. И все же это спокойствие казалось обманчивым, настораживало. Он не любил неизвестности и предпочел бы, чтобы на незаметной непривычному глазу тропке, по которой он только что полз, показались немцы. Чтобы застучали автоматы и он ответил бы на огонь огнем. Уж он положил бы их немало на этой узкой тропке, каждый шаг в сторону от которой вел в трясину. Правда, патронов маловато, но он, подпустив фашистов поближе, стрелял бы скупо, короткими очередями, экономил бы, как давно уже привык экономить в партизанской жизни все, особенно боеприпасы и продовольствие. Перед выходом на задание у него были еще две «лимонки», но сейчас осталась только одна — другую израсходовал в том коротком бою...

Чуть меньше месяца прошло с теплой августовской ночи, когда их маленькая группа вышла на задание. Шли, как и полагалось, бесшумно, цепочкой, впереди командир — Егор, за ним Антон, замыкал Василек. Свет луны серебрил листву, иногда налетал порыв ветерка, и разбуженные им деревья начинали недовольно перешептываться. А в общем-то вокруг все было тихо, спокойно, ничто не предвещало беды. Но она пришла.

На подходе к большой поляне их остановило показавшееся оглушительным «хальт!» — почти одновременно, срезая над головами ветки, начали бить немецкие автоматы.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.