убористого машинописного текста.
— Она была все время одна?
— Да.
Исаев до боли — четко и резко — вспомнил Владивосток двадцать второго года, охоту на изюбра вместе с полковником Гиацинтовым, ночной разговор с Сашенькой Гаврилиной на заимке у Тимохи, приказ Дзержинского — уйти вместе с белыми для того, чтобы информировать Москву обо всех готовящихся заговорах против республики; он вспомнил, как Сашенька провожала его на пристани, сжатая со всех сторон тысячами людей, и не могла двинуться, а он смотрел на нее, и ломал ногти, сжимая поручни корабля, и что-то отвечал полковнику Суходольскому, а Сашенька осталась одна, совсем одна, а он ничего не мог изменить: он выполнял свой долг...
Исаев написал письмо Сашеньке:
«Любовь моя! Спасибо тебе за то, что ты была и есть. Спасибо тебе за то, что есть я — в московском варианте. Спасибо тебе за то, что я все эти годы ощущал тебя — в одном воздухе, в одном мире, в одном дне и в одной со мной ночи. Я ничего не могу обещать тебе, кроме одного — моей любви. Я буду с тобой, как был. Мир кончится, если рядом со мной не будет тебя. Максим».
Самолет плюхнулся на краковский аэродром.
— Не зря я обменялся с вами местами, — выдохнул Отто цу Ухер, — мое тринадцатое стало вашим счастьем: мы долетели без приключений.
— В воздухе приключений не бывает, — ответил Штирлиц. — Приключение — это если долго, а самолет падает ровно одну минуту, а уже на второй секунде вас схватит кондрашка. Разрыв сердца — гарантия от воздушных приключений.
Вечером в парикмахерскую к Коле пришел тот летчик, который вел самолет со Штирлицем. Знаком он показал Коле, что хочет побриться. На рукаве Колиного пиджака была маленькая метина — «Ост». Летчик решил, что парикмахер не понимает по-немецки, — откуда ему! — и, улыбнувшись Коле, похлопал себя по щекам. Коля кивнул головой.
— Массаж? — сказал он.
— О, на, массаж, — кивнул головой летчик и закрыл глаза.
Следом за ним вошел бортмеханик и спросил:
— Ты пришел спать или бриться?
— Я пришел и спать и бриться, — ответил летчик. — После рейсов с этими любимчиками Гиммлера нервы совсем сдают. Спаси бог, случись что-нибудь с самолетом...
— Почему ты решил, что фон Штирлиц — любимчик рейхсфюрера?
— Потому что его провожал сюда начальник политической разведки Шеленберг. И потом я раз видел, как он говорил с рейхфюрером — они говорили на равных.
Пилот был молодым человеком, и ему нравилось быть осведомленным во всем, и особенно в том, что происходит «наверху». Люди многоопытные эту свою осведомленность — необходимую или случайную — скрывают. Те, кто помоложе, только-только соприкоснувшись с жизнью «великих», наоборот, не могут не щегольнуть этой своей чуть усталой, рассеянной осведомленностью.
— В каком он чине?
Летчик не знал этого точно и опять-таки по молодости лет своих ответил:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.