Генерал-лейтенанту Михаилу Федоровичу Лукину 74 года. Военную службу он начал 54 года назад рядовым в крепостной артиллерии. Первую мировую войну встретил в чине старшего фейерверкера (унтер-офицерское звание в артиллерии), затем окончил школу прапорщиков и командовал ротой. Во время Февральской революции 1917 года солдаты избрали его командирам батальона. После победы Октября служит в Красной Армии — участник разгрома Деникина, польской кампании. В мирное время занимал ряд высших военных должностей, в том числе был в 1935 — 1937 годах комендантом г. Москвы. Великую Отечественную войну начал в июле 1941 года командующим 16-й армией. Эта армия особо отличилась в боях за Смоленск.

Подводя итоги Смоленского сражения, командующий Западным фронтом Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко докладывал Ставке Верховного Главнокомандования: «Оценивая действия Курочкина и Лукина в продолжение такого большого времени против столь крупных сил, яростно нападавших с целью окружения и уничтожения наших войск, Курочкину и Лукину нужно отдать должное как героям» (генерал-лейтенант, ныне генерал армии, П. А. Курочкин во время боев за Смоленск командовал 20-й армией. — РЕД.).

В дальнейшем Михаил Федорович, уже во главе 19-й армии, непосредственно руководил боями в районе Вязьмы, значение которых в истории обороны Москвы можно понять из следующей оценки Маршала Советского Союза Г. К. Жукова: «...Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, главные силы противника были задержаны в самые критические для нас дни. Мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Кровь и жертвы, понесенные воинами окруженной группировки, не оказались напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет своего описания».

Очень теплые слова посвятил 19-й армии и Маршал Советского Союза И. С. Конев. В газете «Правда» он недавно писал: «Сражавшиеся под Вязьмой воины... это подлинные герои, перед которыми все мы склоняем головы. Я вспоминаю донесения об их действиях. Особенно ярко и обстоятельно докладывал находящийся в окружении командарм М. Ф. Лукин: «Войска дрались до последнего солдата и до последнего патрона».

Заканчивался сентябрь — третий месяц войны. Осень все чаще и чаще напоминала о себе дождями и предрассветными туманами, но лес возле деревни Василисино, где размещался штаб 19-й армии, был по-прежнему тих и уютен. Наши землянки приобретали все более комфортабельный вид, несмотря на то, что до линии фронта было каких-нибудь 7 — 8 километров. Там тоже было относительно тихо — то, что в военных сводках принято называть «боями местного значения и поисками разведчиков».

Честно говоря, я был рад наступившему затишью. Не прошло еще и двух недель, как я принял от Ивана Степановича Конева, назначенного командующим Западным фронтом, 19-ю армию. Передышка давала возможность спокойно, без нервотрепки войти в курс дел, познакомиться с частями и командирами. Это была уже третья по счету армия, которой мне доводилось командовать за столь короткий срок войны: сначала 16-я, оборонявшая Смоленск (ее мы сформировали в 1940 году в Забайкалье, перед самой войной перебазировались на Украину и здесь, под Шепетовкой, приняли первый бой с врагом); потом меньше месяца 20-я, и вот теперь 19-я. В то трудное время такие передвижения командиров были явлением весьма распространенным. Стоило прослыть хоть немного «удачливым», как тебя начинали перебрасывать с места на место, — как говорится, «для укрепления руководства».

Не буду детально останавливаться на положении, складывавшемся на фронте. Об этом достаточно подробно говорится в военно-историческом обзоре, помещенном на предыдущих страницах. Скажу только, что 19-я армия, состоявшая из шести стрелковых и одной кавалерийской дивизии, а также двух танковых бригад, занимала полосу обороны протяженностью 70 — 80 километров по притокам Днепра — рекам Вопь и Вопец на Смоленщине, западнее Вязьмы.

Мы все понимали, что тишина ничего хорошего нам не обещает. Нового наступления немцев следовало ждать со дня на день. Пленные, не потерявшие еще апломба победителей, заявляли, что Москва все равно скоро падет, так как на нее готовы двинуться сто пехотных дивизий, три тысячи танков и тысяча самолетов. Цифры эти были несколько преувеличенными, но сила против нас скапливалась действительно огромная. Просматривая недавно в архиве немецкие карты и штабные документы той поры, я узнал, что противник превосходил нас в пехоте в два раза, в танках — в три раза, в артиллерии — в три раза. Об авиации я и не говорю: ее в 19-й армии не было.

Весь день 1 октября над нами волна за волной шли на восток самолеты с крестами на фюзеляжах. Они не обращали внимания на передний край — разбомбить тылы, навести там панику, чтобы танки и пехота потом могли ринуться вперед, смять, окружить, — эту излюбленную тактику гитлеровских генералов мы уже знали. Последняя волна самолетов прошла над нами перед заходом солнца. И все стихло. Начинается!

В ночь на 2-е в штабе никто не спал. Снова и снова связывались мы с частями, с соседями, последний раз уточняя все детали предстоящего сражения. Поздно вечером с передовой вернулся член Военного Совета армии дивизионный комиссар Иван Прокопьевич Шекланов. Веселый, энергичный, он одним своим присутствием способен был поднять настроение, заразить всех своей неуемной энергией.

— Ну, оркестр к встрече готов, остается ждать гостей, — улыбнулся он, входя в землянку.

В 5.30 утра земля дрогнула, и тотчас загудели телефонные зуммеры. Впрочем, и без телефонных разговоров мы поняли: противник начал артиллерийскую подготовку, вслед за ней начнется первая атака...

Их было много, этих атак, — вторая, пятая, десятая... Все они кончались одинаково. Передо мной оперативные сводки тех дней, вот что в них сообщалось:

2 октября — 19-я армия ведет упорный бой в полосе обороны.

3 октября — продолжаются ожесточенные бои на прежнем рубеже.

4 октября — армия по-прежнему сдерживает противника, атакующего силами до 7 пехотных дивизий с танками.

5 октября — упорные бои на всем участке, рубеж прежний.

Все командиры заранее знали, как говорится, свой маневр и выполняли его четко и уверенно. Словом, врагу противостоял хотя и меньший по силам, но хорошо налаженный организм, готовый к любым неожиданностям. Лишь однажды эта четкость, без которой немыслима армия, была нарушена. Но об этом чуть позже.

У нашего соседа справа — 30-й армии — дела шли все хуже и хуже. Армия была смята и фактически перестала существовать как единое целое. Окруженные дивизии дрались ожесточенно, но враг получил возможность беспрепятственно двигаться к нам в тыл — то, что на языке немецких генералов называлось «клещами». В разрыв, образовавшийся между 19-й и 30-й армиями, была брошена созданная из резервов фронта оперативная группа заместителя командующего фронтом генерал-лейтенанта И. В. Болдина. Пришлось и нам загнуть правый фланг. В прорыв была послана 45-я кавалерийская дивизия. Но комдив генерал-майор Н. М. Дреер на указанный участок не вышел. Это могло обойтись нам очень дорого, и я своей властью снял Дреера. Вместо него был назначен подполковник А. Т. Стученко (ныне генерал армии), который и выполнил поставленную задачу. Дреера по законам военного времени надо было предать суду трибунала и расстрелять. Но я, честно говоря, никогда не был охотником до таких суровых кар, поэтому просто отправил его в штаб фронта. Там в суматохе о нем, видимо, забыли. Насколько я знаю, Дреер потом воевал достаточно успешно, сделав, очевидно, выводы из своих ошибок.

Угроза окружения вставала перед нами в полный рост — части соседа слева (теперь это была 20-я армия генерал-лейтенанта Ф. А. Ершакова), теснимые неприятелем, начали отход, мы также получили приказ об отступлении за Днепр.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.