Лицо одушевленное

А когда дома на земле стали совсем маленькими, а люди и вовсе исчезли, Корниенко улыбнулся и погладил штурвал. Погладил точно так же, как это сделал вчера тот самый старый человек в комбинезоне.

— Ах ты, умница... — даже сказал Корниенко.

И сердце Самолета переполнилось восторгом и гордостью. Ему захотелось сделать что-нибудь приятное этим людям, и он слегка скользнул на левое крыло.

Ну, ну!.. — предостерегающе пробормотал Корниенко и выровнял Самолет.

Но ощущение полета было настолько изумительным, что Самолет нисколько не обиделся на Корниенко. Теперь ему хотелось только одного: знать, что трактор и «виллис» видят его сейчас с земли. Не для того, чтобы потом, при встрече, гордо помолчать, а просто так... Может быть, им будет приятно увидеть его в полете. Может быть, глядя на него, им самим захочется полетать. Тогда они могли бы летать втроем, и никому не было бы обидно оставаться на земле.

Когда Корниенко убедился в несокрушимом здоровье Самолета, он заставил его набрать высоту в целых пять тысяч метров и оттуда бросил Самолет в первое пологое пикирование — прямо на белый крест, выложенный в середине летного поля... Из-под крыльев Самолета вылезли тормозные решетки, да еще штурман, как назло, закрыл шторки водорадиатора. Все это было не очень приятно, тем более что дома на земле неслись навстречу и росли так быстро, что Самолет мечтал скорее-скорее выйти в горизонтальный полет, который не доставлял ничего, кроме удовольствия. Но когда наконец рули глубины задрались вверх и Самолет стал поднимать нос к горизонту, выяснилось, что самое тяжелое — это выход из пикирования. Невероятная тяжесть придавила Самолет сверху, словно на него нагрузили и трактор, и «виллис», и всех людей, с которыми он успел познакомиться еще в сборочном цехе...

Но все-таки они вышли из этого жутковатого падения. Сразу остановились в своем росте дома на земле — правда, намного больше, чем они выглядели с высоты пяти тысяч метров, но все равно Самолету было ужасно приятно, что ему не пришлось их увидеть в падении, в самую что ни на есть натуральную величину. И после первого пикирования он стал очень уважать высоту.

И вообще все пришло в норму: штурман убрал тормозные решетки, открыл шторки водорадиатора, и Самолет смог вдохнуть полной грудью.

— Ну вот... Теперь ты еще и пикирующий, — сказал Корниенко и рассмеялся.

Боже мой! Ну как же он мог забыть?! Самолету даже стало не по себе... Он же действительно пикирующий! Пикирующий бомбардировщик...

Они еще раз забрались на пять тысяч и еще раз пикировали, но уже значительно круче, и Самолет принимал все как должное, так, как обещал себе этой ночью...

С тех пор прошло двадцать пять лет.

Уже давно Самолет стоял в музее военно-воздушной академии и не знал, что он единственный пикирующий бомбардировщик «ПЕ-2», оставшийся на земле...

Рядом с ним стояли нелепые летательные аппараты двадцатых годов; странные аэропланы тридцатых; чем-то похожие на него самолеты времен войны и удивительные крылатые создания с дырами вместо моторов — реактивные. За счет чего они могли подняться в воздух, Самолет не ведал, но так как они и не пытались это делать, как, впрочем, и все остальные экспонаты музея, то Самолет вскоре привык к ним и они уже не вызывали в нем того самого раздражения, которое Самолет ощутил при первом знакомстве с ними.

В войну ему повезло. Трое двадцатилетних мальчишек десятки раз вытаскивали его из самых гибельных положений, приводили домой. Почти целым и любили его, ничего не требуя взамен.

И только однажды он смог отплатить им за любовь и верность. Это было уже над чужой страной, Самолет почувствовал, как сквозь него прошел кусок раскаленной рваной стали, и мальчишка, сидевший за штурвалом, закричал и упал лицом на приборную доску... И они вдвоем — Самолет и второй мальчишка-штурман — сделали все, чтобы вернуться на свой аэродром. Он злобно плакал и ругался страшными словами, этот штурман, когда втискивался в кресло летчика. И Самолет из последних сил старался помочь ему и не упасть на землю.

Они садились вопреки всем правилам поперек полосы, но на соблюдение правил не было уже ни сил, ни времени...

Больше он не летал... С него сняли пулеметы, радиостанцию и что-то еще.

Много лет он стоял за ангарами маленького невоенного аэродрома, и зимой его почти всего заносило снегом, а летом в нем копошились дети и играли в войну...

Они не знали войны и постоянно в чем-нибудь ошибались. Но Самолету не хотелось их поправлять, так как Самолет знал войну и не мог забыть того мальчишку-летчика, который еще живой закричал, а упал лицом на приборную доску уже мертвый...