Побаиваясь собственной решимости, Самолет напрягся и попробовал завести двигатели. Но двигатели не заводились. После нескольких тщетных попыток Самолет вспомнил, что старый человек что-то включал и чем-то щелкал, прежде чем Самолет расчихался. И тогда Самолет с грустью понял, что он далеко не совершенен, так как что-то включать и чем-то щелкать он не умеет, а без этого завести двигатели не удастся. Для этого нужны, наверное, только люди.

Может быть, придя к такой мысли, какой-нибудь другой Самолет и восстановился бы против людей (сработало бы уязвленное самолюбие или еще что-нибудь), но с этим Самолетом ничего подобного не случилось. Наоборот. Самолет укрепился в своем уважении к людям, и единственное, что его сейчас приводило в уныние, — это роса на крыльях и фюзеляже, от которой было зябко, сыро и удивительно неуютно.

Как случилось, что он все-таки задремал, Самолет не понял и очнулся только тогда, когда услышал голоса людей совсем рядом.

Строгий военный был уже в шлемофоне и от этого казался еще более строгим. Зато двое незнакомых военных, тоже в шлемофонах, были веселы, добродушно похлопывали Самолет и приговаривали:

— Вот так симпатяга! Скажи, а?

— И движки у нее теперь не «сто пять», а «сто семь ПФ»!

— Будь здоров движки!

— Будь здоров! Пушечно-форсированные с непосредственным впрыском!..

И Самолету все это нравилось, и только одно его беспокоило: отсутствие того старого человека в комбинезоне. Самолет видел, что строгого военного это тоже беспокоило. Да и все это видели. Наверное, поэтому остальные тоже ходили и похлопывали Самолет и тоже приговаривали разные незначительные ласковые слова. Даже чуточку дольше, чем следовало.

На быстром «виллисе» к Самолету подъехало еще несколько человек, и Самолет с удовольствием увидел, что последним из «виллиса» вылез тот самый старый человек, из-за которого Самолет и военный в шлемофоне уже успели малость понервничать.

Строгий военный сразу перестал быть строгим и стал немножко виноватым военным. И даже улыбнулся тому старому. А старый, не прекращая разговаривать с людьми из «виллиса», подмигнул виноватому военному. И военный от этого перестал быть виноватым и стал спокойным военным.

Трое в шлемофонах надели на себя парашюты и стали залезать в кабины. Двое уселись в ту кабину, в которой вчера сидел один старый человек, а третий устроился отдельно, в центре фюзеляжа.

И по мере того, как все трое возились в своих кабинах, устраивались поудобнее и ощупывали окружающие их предметы, Самолет начинал все сильнее чувствовать какую-то поразительную нежность к этим копошащимся внутри него людям. Самолет прислушивался к каждому их движению, и сердце его наполнялось радостью и желанием защитить этих троих от всего на свете. А рядом с нежностью росла тревожная ответственность за судьбу трех беззащитных военных, укрывшихся в его чреве. И это осталось у него на всю жизнь.

— Корниенко, готов? — услышал Самолет чей-то чужой голос внутри себя. Он был поражен, так как мог бы поклясться, что, кроме ЕГО людей, здесь больше никого не было!

Но человек, сидевший за штурвалом, не испугался, а, глядя прямо перед собой, спросил:

— Штурман, готов?

И штурман из-за его плеча ответил:

— Готов.

Тогда человек за штурвалом (это его звали Корниенко) спросил:

— Ф-3, Малышкин, готов?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.