Полковник стал восторгаться качеством работы старых мастеров. Он шагал туда-сюда между крапивой, выбирая для меня точки зрения, с которых церковка казалась бы красивее, потому что она удручала его и своим побитым, старым видом и простоватостью пропорций. Он даже рассердился:
«Что он, архитектор, пропорции брал с толстой купчихи, что ли?»
Да, церковка была старая, лет ста. В куполе мостились сизые голуби. Они летали сквозь пролом, пересекая луч света. В церквушке же было сумрачно, нехорошо.
Нельзя сказать, чтобы я вышел из войны нервным человеком. Но тут на меня накатывались волны непонятного страха, и мне даже чудилось касание ледяной руки.
Я оглянулся на полковника, не шутит ли. Но тот был шагах в пяти и наблюдал за мной. Значит, так себя и должны чувствовать все приходящие сюда.
«А вот я, – сказал он, – как ни прибреду сюда, так обязательно капельку нитроглицеринчика слизну, вот из этого флакончика. Дать?»
«Что бы это значило?»
«Не пойму. Может, сыро и прохладно и что на отшибе. Может, оттого, что фашисты тут пленных командиров расстреляли. Так мне говорили. Но, по моим сведениям, расстреливали их в другом месте. Ну, айда к барбосам».
«Они...»
«Они ждут нас».
И точно, на дорожке стояли и ждали собаки-старички. Впереди пес типа «крокодил», верх туловища от овчарки, лапы таксины. В его желто-коричневой шерсти не было розовых следов купания в ручье. За ним стояла его подружка-лапатошка, глядела на нас одним глазом и повиливала тем, что должно быть хвостом, а у нее было веничком. Обе собаки стары именно как собаки – обрюзгшие, с проплешинами. Не то их мучил авитаминоз, не то подцепили лишай.
Почуяв творог и колбасу, они стояли, глядя на нас. Не скулили, не звали, а смотрели. Пес-крокодильчик лег, будто упал, на дорожку, и лапатошка стала вылизывать ему уши.
Она вывернула ему ухо и лизала. Потом взялась за лапу, потянула прицепившийся репей. Тогда пес приподнял свою большую овчарочью морду и лизнул свою подружку в нос. Она прилегла с ним рядом, они стали дремать так, как могут дремать только собаки-старики, у которых все болит: стонали, кряхтели, скулили.
«Ревматизм у них, я думаю» – вздохнул полковник и пошагал к ним со своим свертком.
«Есть они не будут, – сказал он. – Поведут нас к себе. Следи».
И точно, собаки поднялись и заковыляли вперед. Помахивал обрубком хвоста пес-старик, взвизгивала его одноглазая подружка.
Следом мы обошли церковь и с другой стороны обнаружили вход в ее часть, отгороженную от той, где мы были, грудой битого и поросшего мхами кирпича.
Тропинка здесь была пробита основательная, по бокам ее росли конопля и крапива вперемешку, и виделось несколько подсолнухов.
«Их угощают и подсолнухами. Отломят кусок шляпы и дадут. Впрочем, может, птицы занесли. А заметь, костей они натаскали сюда много».
Полковник говорил на ходу, мне же снова было знобко. На меня вдруг потянуло ужасом, как ветром. Я даже рассердился на себя.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.