Крокодил и Лапатошка

Завтракая, он рассказывал о псах. О том, что, получив здесь участок под дачу в 46-м году, он уже застал этих собак. Они так же ходили вместе, проживали без хозяев, обитая в самом дальнем церковном здании, сохранившемся немного лучше, чем другие. Живут там летом, живут и зимой. Кормятся у столовой, попрошайничают.

По временам не появляются в городке так долго, что можно предположить: браконьерствуют в лесу. Длинный – это он, щетинистая – жена. Так и живут парочкой. Потому многие им дают то кость, то хлеб, что найдется. Награждают, так сказать, за верность друг другу.

По слухам, появились как раз после войны, и вроде бы солдат был с ними, веселый песенник с баяном. Отстал от части. Пел и плясал, пел и плясал, а там его, косенького, взяли за хвост, за крылья и кинули в другой воинский состав, что проходил через городок с запада на восток.

Вагоны были полны веселящихся солдат. И этот тоже веселился. Но когда поезд тронулся и набирал скорость, солдат свистел и звал собак. Но их на перроне не было. Их нашел здешний лесник, когда, бродя опасливо по лесу и боясь мин, он стрелял косачей. Вышел к церкви, и к нему побежали собаки и стали звать за собой. Будь псы без ошейников, он застрелил бы их как одичавших. Но собаки вежливо и культурно звали за собой, и увели старичка в церковь, и там сели, глядели на него, скулили.

«Хлеба не дам, – сказал старик. – Сами кормитесь, дичиной».

Вот уже пять лет живут здесь псы. Пришли они сюда немолодыми, по-видимому, и вот старятся, немного им остается шкандылять по улицам... Подохнут, и уйдет с ними в землю их тайна. Потому что всех людей зовут они к себе. Их уже за это маленько проучили местные хулиганы. Самому отрубили полхвоста. Ничего, зализал рану.

Его щетинистую подружку шибанули камнем и угодили прямо в глаз. Та окривела, но существует! И люди примечали, что, когда больна одна псина, другая несет ей либо кость, либо хлеба кусок. Заботится. Постепенно разобрались в их супружеской жизни, стали уважать, защищать, подкармливать. Кое-кто даже приводил их к себе домой, то порознь, то обоих сразу. Но с упрямством псы идут обратно.

«К ним еще сходим. Но пока займемся достопримечательностями, – приказывал полковник. – Заглянем и в их церквушку – для счета, малоинтересна. Чего бы им туда отнести? Кажется, кусок колбасы есть, уже заветрился».

У полковника был отличный погреб, который он набивал снегом в марте – апреле. Так он сберегал холод все лето, до осени.

В этом погребе нашелся позабытый, ставший желтым творог, нашлись щи с громадной костью. Все это – колбаса, творог и говяжья кость – было завернуто в газету. Полковник нес сверток, я же – свою отличную трофейную фотокамеру, «двуглавую», как говорят немцы, «Иконту».

А снимать тут было чего! Сердце радовалось, до того был пересеченный и погнутый городок, обстраивавшийся после короткого прихода немцев; отлично выставлялись из берез церкви. На одних крест был поломан, в боку другой – пробоина. Но у стоявшей на самом высоком месте все было отремонтировано и даже купол заново позолочен.

Да-а, Русью здесь пахло, старой. И тогда я, как и положено гостю, помечтал на ходу, как бы здесь надо было все перестроить, сделать удобным, функционально красивым. Против церквей я не имел ничего, пусть будут как украшение пейзажа. Потому что с ними мои фотографии должны были выйти просто здорово. Все у меня было: пленка «Агфа», объектив «Тессар», плотный светофильтр.

Сделаю фотоальбом, пришлю полковнику, порадую его.

Такого рода городки при всей их малости просто фотографически бесконечны: взгорки, пригорки, милые дворики, оградки, уголки.

Пленка в фотоаппарате кончилась моментально. Перезарядив аппарат, вторую я расходовал осмотрительно, больше выбирал и запоминал, прикидывал, куда при каком освещении мне приходить, утром или вечером.

И вдруг приметил два пятнышка, коричневое и серое. Они поднялись на бугор, обросший березами, исчезли. Затем мелькнули подальше, на дороге. Теперь их высвечивало солнце – собаку, похожую на колбаску, и другую, похожую на ершик для чистки бутылок. Не спрашивая полковника, блаженно вдыхающего воздух и приговаривающего: «Мне хорошо и широко дышится, все тут русское», – я угадал, что это за собаки.

«Местные знали толк в пейзаже, – умилялся полковник. – Ишь как ловко церквушки понастроены. Я покажу тебе ту самую, с полкилометра до нее».

«Она такая же?» – спросил я.

«Сам увидишь. Не задавать вопросов начальству, оно знает, что делает и куда ведет. Вот то-то же. Щелкни-ка меня еще разок, и пойдем к собакам».

И мы пошли. Дорожка привела нас к лесу, российскому, широколиственному, влажному. Дорожка шла высоко, в стороне же, под обрывом, протекала топкая речка. Дорожка направилась прямо к ней, а ответвившаяся тропка потянула нас в лес. Неглубоко. Сначала мы увидели развалины печных труб – здесь были сгоревшие дома, за березой стояла церквушка, невысокая, но широконькая. В нее вводили ворота, солнце пробивалось в дыры и падало вниз, на груды битого кирпича. Судя по виду, в церквушку когда-то угодил артиллерийский снаряд. Но такая была старинная кладка, что он не разрушил церковки.