Красный беркут

Он соскочил с завалинки. Не приметил, как от конюшни отделилась тень и, таясь, юркнула в избу.

Гераська прошел уже фетисовскую лавку и завернул в проулок, когда на него навалились сзади. От неожиданности он упал. Свистяще дыша самогоном в затылок, человек, схвативший сзади, тоже упал и на миг ослабил руки. Гераська ужом выскользнул из-под него, разом перемахнул плетень. Позади утробным басом загудело:

— Держи-и! Держи-и его!

Хлобыстнул выстрел, над ухом будто пчела прожужжала. Железный ветерок коснулся щеки, и от этого ветерка по хребту продрало морозом.

Гераська птицей перелетел изгородь, пугая собак. Тяжелым молотом ухало сердце: «Шибче, шибче!» Больно бился наган за пазухой.

Позади выстрелы, крики, ошалелый кобелиный лай.

Он бежал по какому-то знакомому проулку к речке, когда перед ним выросли те двое с лошадьми в поводу.

— Стой! — испуганным тенорком крикнул чувал на подрубленных ногах и стал рвать со спины карабин.

Гераська загнанно зыркнул по сторонам глазами и, увидев баню, метнулся к ней.

— Стой, слышь! Клацнул затвор.

Гераська заскочил в баню, судорожно нашарил в углу у каменки валек и засунул его вместо засова в дверную скобу. С неожиданной легкостью передвинул тяжелую кадку с водой к двери, подпер. Чуть не упав на склизком полу, проскочил мимо оконца в угол, выхватил из-под рубахи наган. И только теперь, ощутив ладонью рубчатую рукоять нагана, стал приходить в себя, теперь только понял, что заскочил в свою собственную баню. Вот почему в ней все знакомо: и где лежит валек (его туда всегда совала мать), и где стоит кадка с водой, и это разбитое оконце.

За стеной послышались разгоряченные голоса.

— В баню заскочил, сюды вот, в баню! — верещал тенорок.

— Ага, попался!

— Да ктой-то это?

Гундосый, запыхавшийся голос ответил:

— Вдовы Морозихи щенок. В партизанах ходит. Не иначе, как разведать припожаловал.

Гераська силился вспомнить, кому принадлежит этот знакомый голос, и никак не мог.

— Гляжу, по завалинке нашей крадется, — продолжал гундосый. «Парамонов! — узнал Гераська. — У-у, гад киластый!»

Вся деревня знала про тайный изъян первого богатея и за глаза смеялась над ним зло, сочиняла частушки. Гераська представил себе изможденное, блеклое лицо Парамонова и линялые до нехорошей белизны глаза. Ходил слух, что мается он какой-то дурной болезнью.