Поначалу старший Шкрибляк показался мне не особенно общительным, пожалуй, даже замкнутым. Потом я понял: он молчун по природе. В разговоре всегда участвует, но в основном в роли слушателя. Приставит ладонь к правому уху и внимательно наблюдает за собеседниками. Когда необходимо его подтверждение, кивнет головой: действительно, мол, так. А если не согласен – опять одно-два слова, не больше. Пусть даже речь заходит о нем самом, о его профессии или его работах, он и тогда не меняет своей манеры разговора. Смотрит как бы со стороны, может быть, только чуть мелькнет в глазах смешок – о чем, дескать, они судачат, – да обычные свои «то так» подкрепит чуть более заметным кивком головы.

По-настоящему он оживляется только с внуком на руках. Не то чтобы становится особенно речистым, просто девятимесячный Мишка, предчувствуя скорые самостоятельные прогулки, заблаговременно тренирует ноги и неутомимо скачет на коленях у деда, тянет руками за волосы, нос, уши. А тот только успевает увертываться да тихим голосом успокаивает внука. И опять не больше одного-двух слов кряду. Говорит за старшего Шкрибляка в основном жена, веселая и бойкая на язык Васелина Ивановна. Она так быстро сыплет словами на непривычном для моего уха гуцульском диалекте, что я порой вынужден обращаться к их дочери Олене и зятю Михаилу за пояснениями. И когда, во всем разобравшись, я для верности излагаю свою версию услышанного, Дмитрий Федорович Шкрибляк подтверждает:

– То так!

И Васелина Ивановна тут же пускается дальше, а я тороплюсь следом, не всегда поспеваю, а когда чувствую, что канва рассказа вновь ускользает от меня, прошу хозяйку чуть-чуть сбавить темп. Тогда на выручку опять приходят дочь с зятем:

– Чекайте, мама, – и подробно комментируют только что рассказанное.

– У них, у Шкрибляков, испокон веков все были резчиками по дереву, – говорит Васелина Ивановна. – Даже их фамилия отсюда пошла. Говорят, давным-давно жил в здешних местах пастух. Гонял отары на полонины, доил овец, делал брынзу. Как у всякого

домой, его непревзойденное мастерство, кроме положенных денег, было отмечено личным подарком Франца-Иосифа: токарным станком и скрипкой. На все деньги Николай сразу купил землю: надо было поднимать и выводить в люди пять сынов и четырех дочерей. Скрипкой веселил народ во время праздников и свадеб. На станке работал. В те давние времена токарный станок был диковинкой в карпатских деревнях, так что к самому удачливому из Шкрибляков тут же прилепилось прозвище Николай-Токорукив – Николай-Токарнорукий, или, уж если совсем по-русски, то просто Коля-Токарь.

Тот немудрящий токарный станок с ножным приводом, мощностью в одну человеческую силу, многие десятилетия честно служил всем Шкриблякам, но во владение переходил только к самым одаренным из них. Сначала к сыну Николая – Федору, потом к сыну Федора – Дмитрию, моему немногословному собеседнику, который, став очередным хозяином реликта кустарной «индустрии», унаследовал вместе со станком также и кличку – Токорукив, хотя претендентов на то и на другое было немало по прямой и по боковым ветвям весьма раскидистого и обильно плодоносящего генеалогического древа Шкрибляков.

Между прочим, сохранилась и дарованная венская скрипочка, выжила хрупкая старушка наперекор бурным десятилетиям. Как тут не подивиться живучести вещей, нужных людям!

Понятно, что дедовский станок и дедовская кличка – красноречивое и убедительное подтверждение мастерства Дмитрия Федоровича. Но подтверждение все-таки вторичное. Признание знатоков не передается по наследству, его нужно заработать собственным трудом. Своими руками убедить сведущих в этом тонком деле людей, что ты самый достойный, первый среди равных.

Я убедился в том еще в Коломые, когда Любомир Владимирович Кречковский, главный хранитель Музея народного искусства Гуцульщины, водил меня по залам этого уникального собрания прикладного творчества Карпат, посвящая в тонкости древнего рукомесла. Слушая его рассказ, я неожиданно для себя открыл, что имею совершенно неверное, этакое облегченное туристско-экскурсионное представление об этом удивительном и, казалось, таком давно и хорошо известном мне крае – Карпатах. Думаю, подобное заблуждение свойственно не только мне, а многим, кто не жил здесь долго, а только наезжал сюда с оказией, или на отдых, или, тем паче, познавал эту землю по книгам, фильмам, песням – информации пусть объективной и правдивой, но все-таки выборочной, односторонней. Конечно, и туристские тропы, и знаменитые курорты, и лыжные базы с подъемниками и многоцветьем спортивных костюмов, и бесшабашные плотогоны, и пестрые, нарядные свадьбы, и трембиты, и песни Софии Ротару – все это, разумеется, Карпаты. Однако этот яркий, броский декор – только одна сторона жизни, а она, как известно, состоит не из одних праздников.

Казалось бы, Музей гуцульского искусства, где собраны самые выдающиеся, красочные и изощренные творения народных умельцев, отнюдь не способствовал разрушению стереотипов. Напротив, это буйство цвета только утверждало в прежних представлениях.

Прозрение началось вроде бы с мелочи. Путешествуя со мной по залам музея, Любомир Владимирович время от времени рекомендовал обратить внимание на тот или иной стенд, тот или иной экспонат. Если я не улавливал особой разницы между отмеченными им вещами и теми, что были рядом или в соседних залах, он начинал подробно объяснять эту разницу, подчеркивал детали и завершал свой рассказ словами:

– Это замечательный мастер! Вы чувствуете руку? Мастеров было много. И хотя на первый взгляд их работы были на одно лицо, постепенно даже я стал понимать, как они различны. По рисунку, цвету, деталям. Мне захотелось встретиться с наиболее одаренными мастерами, и мой провожатый, не заглядывая в записи, стал сыпать адресами. Оказывается, он знал всех, а также их многочисленную родню – живых и давно почивших. И мне оставалось только записывать и намечать маршруты. На предусмотрительно захваченной мною карте Ивано-Франковской области под диктовку Кречковского я отмечал наиболее интересные села, а когда кончил это занятие, увидел, что они. к счастью, лежат довольно близко друг от друга. За один день можно побывать сразу в нескольких. Любомир Владимирович только покачал головой:

– Это по карте они рядом. А на самом деле они лежат в разных долинах, и каждый раз нужно возвращаться либо в Косов, либо в Коломыю. На это нужно время. Да и напрямую, через перевалы, тоже не скорый путь. Это же горы.

Я убедился в этом под вечер того же дня, когда с пересадкой в Косове прикатил на автобусе в село Яворов, где жил Шкрибляк. Предусмотрительный Кречковский на полях моей карты оставил предупреждение: сам Яворов нужно миновать, а сойти только на второй остановке – Рыбнице – и, свернув с дороги, по тропе идти километра три до деревни Максимец. Он даже поставил стрелочку на самой карте, чтоб я не спутал направление.

Я не заблудился. На мое счастье, тем же автобусом возвращалась из райцентра соседка Шкрибляков, она и взялась довести меня до места. Свернув с асфальта, мы стали подниматься в гору по самому краю леса, откуда сочились неприметные роднички. Тропа старательно обходила образованные ими трясинистые бочажки или с помощью мостков перепрыгивала, когда вода набирала силу, соединяясь в ручей. Вскоре появился первый дом с просторной усадьбой, окруженной изгородью из жердей. Там, где тропа упиралась в изгородь, был сделан простой и остроумный перелаз: недоступный для коровы и овцы, он был в принципе легко преодолим для человека, хотя, конечно, требовал определенных усилий и ловкости.

– Скоро ли Максимец? – спросил я попутчицу, когда мы преодолели еще один – сбился со счета какой – перелаз и вышли из очередного перелеска. Я-то понимал, что она, нагруженная городскими гостинцами, выберет ближний путь, но дорога что-то уж очень подозрительно затягивалась.

– Так это и есть Максимец, – ответила она. – Вон у той фермы мы разойдемся. Вы пойдете вдоль леса и никуда не сворачивайте. Второй дом и будет Дмитро Шкрибляка.

Перед нами распахнулась редкая по красоте зажатая меж двух горных валов долина. Сбегающие в нее склоны были покрыты то массивами леса, то белыми заплатами цветущих садов, ближе к вершинам, куда у деревьев уже не хватало сил взобраться, начинались альпийские луга. Пригретые солнцем кряжи толпились друг за другом до самого горизонта, теряя с расстоянием четкость очертаний. По долине редко-редко были разбросаны дома. Разного цвета, с просторными усадьбами, изломом жердяных оград. Они отстояли друг от друга метров на двести – триста, а то и больше.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.