Естественно, ручной труд только до поры до времени мог сдерживать натиск машинного производства. Глиняная макитра, вышедшая из-под рук деревенского гончара, функционально ничем не превосходит свою родню, сработанную на фабричном потоке. И вопрос, какому процессу жить, а какому уходить на покой, решался такими прозаическими категориями, как производительность труда, себестоимость, рентабельность, конкурентоспособность. Понятно, что ручное производство заранее было обречено на поражение. И лишь один его бастион не пал под натиском машин, конвейера, потока – тот, где простой кустарный «вал» достиг вершины искусства, где элементарное функциональное предназначение вещей отошло на второй план, уступив первенство чисто эстетической или исторической их ценности. Ведь ставшее привычным нам слово «сувенир» – подарок на память или вещь, связанная с воспоминаниями о ком-то и чем-то – в буквальном переводе с французского означает «память». И если порой приходится сетовать, что в каком-то городе нет сувениров или же они халтурны по исполнению, это значит, что там не особо пекутся о доброй памяти предков. Побывав в коломыйском музее, о гуцулах такого не скажешь.

Собственно, здесь и произошло мое первое знакомство со Шкрибляками. Сначала Любомир Владимирович показал мне стенды с поделками Юрия Шкрибляка и его сыновей – им отведен небольшой зал, – а уж в заключение экскурсии подвел к работам их потомка Дмитрия Федоровича, отдана которым отдельная комната. Когда, познакомившись с работами других резчиков, выслушав квалифицированный разбор их сильных и слабых сторон, поняв суть традиционности и новаторства в гуцульском искусстве, я уж было притомился от обилия полученной информации, Любомир Владимирович сказал:

– А теперь смотрите сами. Трудно поверить, что до 1960 года мало кто знал такого замечательного художника.

Действительно, поверить в это было трудно. Даже не особо разбирающийся в тонкостях ремесла человек мог понять, что перед ним Мастер, первый среди равных. Любое произведение искусства трудно описать словами. Его нужно видеть самому, так как даже фотография не в силах передать тот неуловимый нюанс, который выдает «руку» творца. Живой человеческий глаз улавливает это более точно.

Кречковский не уговаривал меня ехать к Шкриблякам. Он просто сказал, что на моем месте познакомился бы именно с этой семьей. Сам хозяин – член Союза художников СССР, жена и дочь – -тоже известные мастерицы. Недавно они со своими работами ездили в Киев на квалификационную комиссию при Союзе художников, им были присвоены звания мастеров народного творчества. Обе работают надомницами от художественных мастерских. Обе творческие, ищущие личности...

– К дереву Дмитрий приучен с детства... Сначала учился у отца, помогал ему. А с двенадцати лет стал резать самостоятельно... К девятнадцати годам он вел уже свое хозяйство, столярничал по найму. Он такой добрый столяр был... Вот этот станок – его работа.

Васелина Ивановна, заранее уверенная в бесплодности моих попыток разговорить ее мужа, без приглашения пришла на помощь нам обоим, вклинившись в нашу беседу в самом ее начале. Правда, труженица по природе, она не хотела терять просто на разговор свое время, а поэтому уселась за ткацкий станок с начатым рушником. Ручное ткачество в принципе дело нехитрое. Аккуратно намотанные на воротило и поделенные на две пасмы нитки идут через бердо к ляде. Деревянными педалями – поножами – ткачиха меняла положение пасм и пускала рукой тяжелый челнок с нитью-утком. Один ход челнока – полотно удлиняется на толщину одной нити. Теперь его нужно уплотнить ударом берда. И опять сменить положение пасм. И опять пустить челнок уже в обратную сторону. И снова уплотнить ткань. Операции занудливо несложные, отработанные до автоматизма, они позволяли Васелине Ивановне и работать и говорить, а когда бывало нужно сменить цвет нити, то она ухитрялась еще и жестикулировать. Так и шла наша беседа под грохот ляды, ритмичный переговор поножий и почти беззвучный шелест летящего грабового челнока. Ткацкий станок задавал ритм речи, диктовал паузы.

– Тут у соседей два столяра мастерили дверь. Хорошо сладили, а повесили на петли – не закрывается. День мудрили, второй – никак подогнать не могут. Вызвали Дмитро. Он сразу все сделал.

– То так, – подтвердил муж. – Они там небольшую ошибочку допустили.

– Раньше он очень много работал. А теперь я не даю. Пусть побережет здоровье. Всех тарелок и рахв все равно не переделает.

Дмитрий Федорович улыбнулся и, когда внук в очередной раз атаковал его чуб, засмеялся с какой-то нескрываемой надеждой: главное – успеть передать свое мастерство по наследству, а там и вправду можно отдохнуть...

Я прошу показать, как он работает, как из простого бревна груши и явора рождаются изумительные по красоте тарелки и кубки, сахарницы, шкатулки, рахвы.

Рубленую избушку рядом с домом со стороны можно было принять за хлев или крестьянский амбар, где обычно хранят зерно, сбрую, нехитрый хозяйский скарб. Одну половину избушки занимала овчарня, вторую две небольшие комнатки – мастерская Дмитрия Федоровича. В каждой комнатке стояло по массивному, словно влитому в пол, сработанному из гладко выстроганных толстенных буковых досок и брусьев столу. На аккуратно врезанный в верхнюю плоскость столов вал электромотора можно было насаживать диск циркульной пилы, наждачный круг, вал с горизонтальными ножами, массу других приспособлений, и тогда получался великолепный деревообделочный агрегат, способный строгать, выбирать фаски и пазы разной конфигурации, затачивать инструмент. При выключенном моторе столы становились верстаками столяра-краснодеревщика. Сами понимаете. смастерил станки-верстаки Шкрибляк собственноручно.

Сырье для работы он хранит на чердаке – чурбаки и плахи чуть-чуть красноватого отлива из груши и белые с желтизной из явора. Свалив, распустили эти деревья на доски, замазали варом или клеем с торцов, чтоб не пошли трещинами, и уложили сушиться. Только года через три-четыре они годятся в дело.

Дмитрий Федорович взял в руки толстое грубое полено, едва касаясь, провел по нему ладонью.

– Очень добро дерево, при жизни кормит, умрет – тоже кормит.

И нельзя было понять, какое качество он имел в виду: доброту или добротность. Скорее всего и то и другое сразу, потому что эти понятия слитны и в его работе.

Когда мы спустились в мастерскую, он поставил на верстак коробку с самодельными резцами и сверлами, укрепил одно в ручном, словно пришедшем из каменного века сверлильном станке, и нацелился его острием в рисунок на круглой заготовке, отдаленно напоминавшей тарелку. Подвешенная на веревочках центральная ось сверлильного «агрегата» сделала несколько вращений, и на древесине образовалось небольшое отверстие. Шкрибляк сменил пёрку и тут же из белой дощечки высверлил такого же диаметра пробочку. Она плотно вошла в отверстие, и, когда Дмитрий Федорович срезал ножичком заусенцы, на красноватом фоне засветился белый пятачок инкрустации.

– Теперь сюда надо вбить бронзовый гвоздик и шкуркой зачистить.

Все было просто и понятно. Но если б вы видели, как он держал свои деревяшки! Так ласково берут любимых детей только самые ласковые и любящие матери.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.