Краски верховины

Гора справа называлась Максимец, и речка на дне долины – тоже. Но самое удивительное – и эти, казалось бы, ничем не связанные между собою хаты были деревней Максимец. Представление человека, выросшего на равнине, где дома в поселках теснятся плечом к плечу и, словно солдаты в строю, выстраиваются в шеренгу вдоль улиц, представления такого человека не могут смириться с этим раздольем и поселенческой вольницей.

– А иначе нельзя, – пояснял мне позже зять Шкрибляка Михаил. – На равнине земля дуже ценная, ее треба беречь, расходовать экономно, потому как она родит урожай, и там все прямо. А попробуйте у нас выбрать ровное место, чтоб поставить два дома с подворьями рядом, не найдете. Даже для одного дома нет площадки, все буераки. И прежде, чем поставить хату, нужно спланировать участок. Это одно. А у каждой семьи – свое хозяйство. Огород нужен – собирай кусочки пологих склонов. Коров, овец пасти нужно – опять расширяй участок около дома, далеко гонять не всегда возможно, леса ведь кругом. Ну и потом традиция. Тут так привыкли: жить просторно, не мешая соседям. Чтоб «свой» бугор, «свой» родник, «свой» кусок соседнего леса был рядом.

Так повелось исстари, но и в наше время, когда многие складывавшиеся веками привычки хозяйствования могли бы и отойти в прошлое, давние традиции все-таки сохранились, и неизвестно, отомрут ли в будущем. Во всяком случае, некоторые из них, на первый взгляд патриархальные, спокойно уживаются в современном быту с электричеством, цветным телевизором, автомобилем и прочими материальными приметами индустриального века.

– Попробуйте нашего хлеба, – потчевала меня Васелина Ивановна, – сами печем.

– Неужели хлеб сами печете? – удивился я.

– А як же! – не менее удивилась Васелина Ивановна. – Дэ ж мы его возьмем?

И правда. Не находишься за ним в Яворов. Да если бы магазин поставить даже тут, в Максимце, из конца в конец мерить дорогу – не ближний путь. А как быть с подвозом в ненастье? По свежему снегу, пока не набита тропа или тракторная колея, сидят Шкрибляки в своей усадьбе, как в осаде, отрезанные от всего мира топкими сугробами, которые могут умилять только на цветных открытках да, может быть, любы еще горнолыжникам. Но жить среди снегов изо дня в день – совсем иное дело.

– Мы с осени завозим пару мешков муки, крупу, сахар, остальное – все свое, до самой весны без забот.

Природа здесь по-своему сурова, земля не особенно щедра. Казалось бы, Украина, а помидоры не растут. Огородные культуры тоже не те, что в предгорьях. Для хлебов нет полей, сады – с капризами. Но человек тут селился испокон веков, находя экономическую опору в скотоводстве. Правда, альпийские луга кормили не особенно сытно. Во всяком случае, если и не давали умереть с голоду, то уж не оставляли обильного продукта для товарообмена. Большинству населения приходилось вести свое замкнутое натуральное хозяйство, изготовляя в нем все необходимое для жизни: орудия производства, одежду, обувь, посуду. Часть этой продукции, естественно, шла на рынок, ремесло становилось важным подспорьем в хозяйстве, а то и основным занятием и источником существования. Думаю, поэтому здесь никогда не боялись больших семей. У двоюродного деда Дмитрия Федоровича народилось двадцать четыре ребенка. Конечно, до взрослой поры дожили не все, тем не менее такое обилие детей, немыслимое в наше время, было вполне понятно и объяснимо. Тут очень рано начинали зарабатывать на жизнь, ибо ремесло позволяло привлекать детский труд поначалу к каким-то подсобным или подготовительным операциям, а уж годам к девяти-десяти «гнать» взрослую продукцию. Так что лишний детский рот совсем не был лишним. С годами большее количество детей гарантировало родителям кусок хлеба под старость.

Излагая вышеприведенную схему, я отнюдь не претендую на новизну открытия. Модель подобного бытия давно изучена на примерах многих народов, условия жизни которых отличались известной суровостью. Так что, знакомясь с некоторыми деталями быта гуцулов, ничуть не удивляешься, что уже видел нечто неуловимо похожее в дагестанских Кубачах или, допустим, у нанайцев Хабаровского края. И все-таки личные открытия ждут каждого, кто так или иначе прикасается к неиссякаемому источнику материальной культуры.

Для меня, например, всегда бывает откровением удивительная функциональность изделий народного промысла. Понятно, что имею в виду не те ремесленные поделки, которые наспех «пекут» оборотистые люди, потрафляя туристскому спросу, стараясь соблюсти только внешнюю форму традиционных изделий и напрочь забыв об их первоначальном предназначении. Я говорю о вещах, которыми можно пользоваться сейчас, как пользовались подобными им и сто, и двести, а может быть, и тысячу лет назад.

Вычурными кажутся на первый взгляд гуцульские топорики. Странное скошенное лезвие, длинное, тонкое и прямое топорище, удлиненный обушок. Оказывается, ничего лишнего, все по делу, выверено веками. На крутых горных тропах длинное топорище – поставь только явор или ясень – может служить опорой вроде трости. Длинный рычаг топорища увеличивает амплитуду замаха, а значит, и силу удара при рубке. Поэтому саму металлическую часть топора можно облегчить, что для ношения по горам немаловажно. И лезвие топора скошено не напрасно. Если мысленно продолжить его, то эта линия пересечет топорище в самом нижнем его конце. Оказывается, это обстоятельство помогает всю энергию удара вкладывать в нужную точку и одновременно бережет руки от «осушки». Удлиненный обушок может служить молотком и в то же время является балансиром в такой простой и сложной конструкции, как обычный топор.

А вы видели когда-нибудь пояс карпатских лесорубов, невероятное сооружение сантиметров 20 – 30 шириной с тремя-четырьмя пряжками? Конечно, внешне импозантно: кожа, орнамент, золотистые заклепки. Но никак не возьмешь в толк, с какой стороны подъехать к такому коробу, как надевать и к чему невероятная замысловатость будничной вроде бы вещи.

– О-о-о, это гениальная конструкция, – убеждает Кречковский. – У лесорубов работа жаркая. Распарился, скинул кептарь на землю, а тебя по пояснице холодным ветерком – вот и радикулит. Если, конечно, нет пояса. Он защитит. Или попробуйте по склонам бревна ворочать. Это же какое напряжение! Пояс убережет, извините, от грыжи.

Мы ходили от экспоната к экспонату, и каждый из них убеждал, что сделан не на показуху, а с большим практическим смыслом. И яркие, не повторяющие узор и расцветку друг друга, пушистые, с высоким ворсом лежники, и тканые скатерти, полотенца, и полушубки, и кептари, и деревянные и глиняные тарелки, чаши, изразцы, писанки – все могло служить людям. Конечно, не каждый изготовитель был художником. Работал он все-таки для себя или для базара. Но лучшее, что открывал или наследовал каждый, постепенно накапливалось, осмыслялось и со временем концентрировалось в работах Мастеров.

И еще одна удивительная черта, которая, собственно говоря, выросла из той же функциональной заданности изделий и перекинула между материальными культурами различных народов некие внутренние мостики. Постолы карпатских крестьян и мокасины гуронов или дакотов Северной Америки по виду, крою и способу изготовления, ей-ей, стоят не дальше друг от друга, чем туфли, сработанные в Ленинграде или, допустим, в чешском Готвальдове. А лежник? Разве он не родственник шотландскому пледу, как, впрочем, и карпатская «коза» – волынке? А глянешь на карту: где Гурон, где Дакота и Шотландия, а где Гуцульщина. Всякий шел к одному и тому же своим путем.

– Обратите внимание на это. – Любомир Владимирович показывает на упрятанные под стекло изящные огнива, щипцы для колки орехов, литые бронзовые поделки.

– Все это изготовил Петр Федорович Харимчук, кузнец-литейщик из Верховинского района, большой мастер по обработке металла. Видите, у него в каждом огниве стальная пластинка упрятана в бронзовую фигурку зверя или птицы. Заметили, как они похожи по форме на те, что находили в скифских курганах? Харимчуку восьмидесятый год. Свое ремесло он получил от отца, тот от деда и так далее. Уверен, ни Петр Федорович, ни его предки скифских сокровищ не видели. Откуда же такое сходство? Может, это отголосок древних торговых отношений пришел к нам из глубины веков?..

Вон ведь с какой стороны может откликнуться эхо творцов.

Керамика, изделия из кожи и металла, выжигание, инкрустация и резьба по дереву, изразцы, ткани, вышивка, традиционные гуцульские писанки – чего только не было выставлено на стендах этого единственного в своем роде музея. По этим рукотворным шедеврам легко прочитывался слагавшийся веками быт, семейный уклад, различные «отрасли» кустарного производства и даже внутрисемейное разделение труда на мужской и женский. Правда, в некоторых видах изделий эта граница была сглажена, так как в их изготовлении в равной мере могла принимать участие как мужская, так и женская половина. Освоение смежных профессий диктовалось необходимостью, той же конъюнктурой рынка, когда семья как производственная единица должна была уметь быстро и пластично приспосабливаться к капризам спроса и предложения.