И вот уже работают, шипят, разбрызгивают воду огромные, круглые волосяные щетки. Коралловая игрушечка, сверкая обновленным лаком, мокрая и маленькая в просторном цеху, выползает из душевой камеры, сияет хромом и светлыми ободами колес. Мотор ее гулко и сердито ухает на газах, которыми играет сноровистый и быстрый Сашок, выруливающий с мойки на третью линию профилактического цеха, где у деда кончаются права и вступает в силу закон живой очереди.

Яркие машинки, кажущиеся меньше и игрушечней, чем они есть на самом деле, чисто вымытые и блестящие, сияют, как цветные карандаши в коробке. Возле каждой из них озабоченный хозяин, похожий на родителя, сдающего ребенка в руки чужих и равнодушных людей, которые совсем не знают характера их дитяти.

В преддверии цеха под высоченными перекрытиями резко пахнет сизыми выхлопными газами, предательской сладостью сгоревшего бензина; раздаются гулкие металлические стуки; ухающие ревы двигателей; визг тормозов, блокирующих колеса.

Но все это за легкой оградой, где совершается таинство. Все это там, куда устремлены понуро притихшие автомашины, ждущие своей очереди, и их хозяева.

Настоялись, надышались гарью, намучились – сдали машину, убрав по требованию мастера все мелочи в багажник, чтобы не пропали: щетки, съемное зеркало, прикуриватель – все! Обидная и подозрительная процедура! Будто они сдавали машину в руки заведомых жуликов.

В расстроенных чувствах вышли из цеха на свежий воздух, думая о своей машинке как о брошенной, за руль которой сел мастер в халате и угнал в таинственное жерло цеха, лишив их как будто бы права на нее. Делай что хочешь! Терзай! Меняй новые детали на старье!

Солнышко в туманном небе освещает распаренную землю с весенней ласковой ленью, не в силах положить четкие тени. В дымке белые дома и бурые полоски далеких перелесков. Бегут машины по шоссе, быстрые и чуть слышимые. На желтом от одуванчиков склоне – тишина, словно Александр Васильевич и Сашка вошли в комнату-невидимку и плотно закрыли за собой дверь. За стенами и за дверью шумно, но здесь тишина. «Там шумно, а тут тихо», – давняя спасительная привычка москвичей, приспособившихся к обстоятельствам жизни. Румянцев, например, привык не замечать шума машин или топота верхних жильцов, будто настроен природой к отбору только положительных эмоций. Одуванчики, например, поглотили все его внимание, и он умиленно разглядывает сочный махровый цветок, щекоча им кончик носа, чувствуя прохладу и медовый запах... Ну до чего же красивый цветок! Сидит Румянцев на траве один на один с желтым солнышком, которое вертит в пальцах, улыбается, будто попал на необитаемый остров, который со всех сторон омывает море, набегающее на берег прибойными волнами. Шум ли это автомашин, шум ли волн? Какая разница! Голоса ли это людей, крики чаек над грохочущим прибоем? Кто разберет!

Здесь тишина. Здесь ползет по своим делам муравей, точно отлитый из чугуна. В бессмысленной своей беготне то покажется на листе одуванчика, то снова спрячется. Летающая тигрица собирает нектар с одуванчиков. Не знающая страха, грозит атакой Александру Васильевичу, вьется вокруг его лица, словно он тут мешает ей.

– Дед, оса у тебя над головой, – говорит ему внук, грызущий зеленую травку.

– А что с ней поделаешь! – отзывается дед из своего далека. – Сейчас, наверное, сморчки, строчки в лесах! Вот чего никогда не пробовал: жареных сморчков!

– Я им не верю, – говорит внук басовитым, простудно-срывающимся голосом.

– Это ты правильно сказал, в гриб надо верить, тогда он вкусный. Женская речь наплывает из-за спины. Досадливым тоном, на полувздохе, тихо говорит идущая мимо женщина:

– А этот, помнишь, Стасик... тоже умер... и Тамара тоже. Мишка... Страшно сказать!

Румянцев тревожно оглядывается и видит спины двух удаляющихся женщин, совсем еще не старых, не успевших дожить до возраста счастливых бабушек. Обе курят, обе в джинсах, у обеих сипловатые голоса привычных курильщиц. Пригнали, наверное, машины и встретились случайно... Когда-то учились вместе, вспоминают общих знакомых и общие утраты.

Горький вздох теснит грудь лихому «лейтенанту». Чувствует он себя сейчас на высокой вершине, где воздух разрежен и нелегко дышать. Подносит яркий цветок к носу и, прикрыв глаза, нюхает луговой аромат, отвлекая себя от печали. Нет ничего больнее для него, чем известия о смерти молодых людей, умирающих в мирное время. Чудится ему сейчас, будто неведомый комбат вытащил для этих людей короткую спичку.

– А вот, ты понимаешь, какое дело! – восклицает он с неожиданным азартом. – Не вытяни тогда наш комбат короткую спичку, неизвестно, как сложилось бы мое пребывание на этом свете. А, Сашок? Может быть, не увидел никогда, какой внук у меня вырос! Тоже ведь верно?! Когда ты родился, была весенняя гроза, а потом птицы пели. А я ходил и думал: человечек родился. Вот, думаю, человечек родился. И так мне хорошо было! Все во дворе поздравляют меня, а я улыбаюсь, как дурачок. Один мальчонка лет пяти и тот спрашивает у меня: «Дядя Саш, а у вас кто: дочь или внук родился?» Дочь или внук! Внук, говорю, внучок! Дочка у меня уже была. Я иногда как подумаю, что ты бы вот взял да и не родился, – страшно делается.

– Ладно, дед, – смущенно басит Сашка. – Кончай.

– Я порой, Сашок, чувствую себя бегуном на длинную дистанцию. Честное слово! Бегу вместе со всеми, с тобой, с мамой твоей, с отцом, а сам ведь знаю, что я вас обогнал на целый круг. Бегу вместе, в одной куче, а за спиной лишний круг, а то и два... Знаю, что первым приду к финишу. И радуюсь этому обстоятельству. Во-первых, победитель, а во-вторых... А во-вторых... – повторяет он, щелкая в воздухе сухими пальцами, – знаю, что вам еще бежать и бежать... Всем хорошо! Вам хорошо, и мне тоже.

Румянцев смеется, довольный своим неожиданным открытием, прижимает к себе Сашку, треплет его коричневые мягкие волосы.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.