Какое там право! И перед кем? Он даже сказать стыдится, что без ноги. Брезгливо окидывает взглядом тех, кто право свое не забывает, хотя и на ногах, а то и вовсе без ранения – свеж как огурчик.

И лишь на станции технического обслуживания позволяет себе козырнуть среди молодых мужчин и ровесников.

«О лейтенант! – звучат тогда чеканные слова в его сознании. – Налейте нам!» – которые отзываются в нем как некий пароль, открывающий путь молодцеватой дерзости и придающий уверенности в себе. Хотя сам при этом стоит спокойно и на мир глядит из такой круговерти своих мятущихся чувств, что кажется, будто он надменно безразличен ко всему на свете, будто холоден его острый мозг, светящийся из-под серых бровей кристаллами льда. Осанка и медлительные движения преисполнены достоинства, точно он свою старость несет в торжественном молчании мимо людей, склоняющих головы в почтении перед мудростью ветерана, перед его красотой и благородством.

А в нем тем временем бушует и клокочет лейтенантская кровь, колотит в боевые жилы тяжкими ударами. Румянцев взволнован до крайности, прислушивается к себе и оттого кажется людям шагающим по недосягаемым вершинам мудрости и человеческого величия.

Сашок с трудом запарковывает горячую машину, оглядывает ее придирчиво и идет вслед за дедом в контору на запись, оглядывается перед воротами цеха, на месте ли коралловая красавица.

Стоит с ним рядом, похожий и непохожий, не умеющий сдерживать своих чувств: то на одну ногу навалится тяжестью тела, то на другую; туда повернется, сюда; на того посмотрит косо, на другого; лицо его то хмурится, то разглаживается в детском любопытстве; губы подергиваются, как в тике.

Дед незаметно подмигивает ему: дескать, сейчас и наша очередь, не волнуйся, впереди тоже ветеран, тоже имеет право, ничего не поделаешь.

За стеклами в окошечках сидят усталые женщины и пишут, пишут, пишут... Весна!

А между тем к окошечку на запись проталкивается коренастый, сильный, нестарый еще человек, делая это бесцеремонно и по-бабьи напористо и привычно, как это всегда он. наверное, делает, расталкивая людей локтями и литой массой тела. И вот уж он у заветного окошечка, вот уж и Румянцева оттесняет мощной спиной, заставляя его покачнуться и переступить с ноги на ногу.

Брови у Сашки лезут вверх, глаза расширяются, блестят от подступившего бешенства, которое он едва сдерживает.

– Вы, пожалуйста, поосторожнее, – строго и тихо говорит он, защищая длинной своей рукой невозмутимого деда. – Вы что это?! Разве можно?

– Можно, можно! – говорит тот, сопя и не оглядываясь. – Имею право, я инвалид Отечественной войны. А ты мне тут не мешайся под ногами!

– Нет, – говорит Сашок, бледнея и стискивая кулак, острые углы которого светятся белизной кожи. – Вы встанете в очередь.

– Никогда!

– Вы встанете в очередь. Во всяком случае, за этим человеком, потому что он тоже инвалид Отечественной войны, – произносит Сашок, задыхаясь и проглатывая слова от бешенства, хотя и старается говорить вежливо и не выходить за рамки.

Мужчина оборачивается, очумело смотрит на Сашку, спрашивает удивленно, как будто увидел комара, который вздумал угрожать ему:

– А тебе-то что надо?

– А то, – теряя силы, чуть ли не шепчет Сашок, – а то, что это мой дед. – И оттесняет грудью обескураженного мужчину, который видит протез.

Мужчина с бумагами в руках молча встает за Румянцевым, не попросив прощения, не смутившись, как если бы старый человек, за спиной которого он оказался, был всего лишь навсего непредвиденным препятствием на пути к окошечку, неодушевленным предметом, обойти который ему не под силу.

Румянцев тоже молчит, не проронив ни слова за время этого инцидента, уверенный, что его сумеет защитить внук.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.