Короткая спичка

– Вот что, – говорила она в этой забывчивости, упирая указательный палец в мягкий подбородок, в котором он утопал. – Вот что я подумала. Надо груши на рынке купить. Больному будет приятно.

Была Верочка когда-то веселой, миловидной толстушкой, застенчивой до пугливости, и всегда ее окружали подруги. Мальчики ее считали холодной и слишком много думающей о себе. При них она замыкалась, веселость ее пропадала, и она даже делалась некрасивой в своей серой нахмуренности. Но это оттого происходило, что по сути, по высшему предназначению Верочка была матерью, и только ею. Притязания же всех мальчиков сводились к простому наслаждению, к разрушению того храма, который она носила в себе, ожидая того благословенного времени, когда придет к ней муж.

Оттого и холодна была она, отвергая даже тех из мальчиков, которые ей нравились, но в душах которых не улавливала она надежности, словно жизнь ей подсовывала лживых искусителей, испытывая ее, и она отвергала их. И ждала того, от которого понесет семя новой жизни, чувствуя, что ради этого она и сама родилась на свет.

Этим мужем стал Александр Васильевич Румянцев, верный ее обожатель, надежный и красивый человек.

– У феминисток, – говорила Верочка подругам, если они упрекали ее в излишней любви к мужу и семейным заботам, – у феминисток нет большего врага, чем сама женщина. Я не хочу усугублять ваше дело, – мягко и застенчиво возражала она особенно рьяным защитницам женского равноправия. – Вы хотите стать такими же свободными в выборе, как и мужчины. А я знаю все свои слабые стороны и поэтому самая сильная из вас и самая свободная.

Она была непробиваемой дурой, по мнению подруг, которые перестали с ней знаться, но не обабилась, оставшись до старости такой же застенчивой, какой была в юности, искренней и нежной, живя надеждами на хорошую жизнь своих близких, на их душевный покой и на любовь друг к другу. Не забывая, конечно, о том, что надежда всегда граничит со страхом, то есть со своей противоположностью, но что при этом вкус надежды только обостряется.

Румянцев довольно поболел и выздоровел только к весне.

Весна была капризная: то дождь со снегом, то влажная теплынь, то холодные, порывистые ветры. Охоту открыли только на вальдшнепов и так поздно, что пролетная птица ушла, а местной было слишком мало на тот отряд охотников, который ежедневно наезжал в подмосковные леса.

Румянцеву в ту весну охота вообще не удалась. Когда он с внуком выехал из дома, был серый, ветреный полдень. На улицах мело пылью пополам с сухим снегом, который, как тополиный пух, собирался в непроветриваемых местах.

И все-таки они поехали. «Хоть лес посмотрим», – сказал Александр Васильевич.

Но лес был мрачен. Вершины шумели, раскачиваясь на ветру. Землю побелил свежий, очень неприятный в это время года, слишком холодный снег. Идти на тягу, оставляя за собой следы в снегу, не хотелось. Они постояли у обочины проселочной дороги, позябли на ветру и, не собирая ружей, отправились в обратный путь.

– Ну-ка, Сашок, притормози, – попросил Румянцев. – Сдай немножко назад, – добавил он, когда машина остановилась. – Вредина цветет!

Они подошли к огромному букету цыплячье-желтых, пушистых цветов, красующемуся на опушке серого леса среди снежной белизны. Снег присыпал пушистые сережки, и каждая из них стала похожа на диковинный цветок – нежно-желтый, несущий на своей макушке кристаллы белого снега.

– Бредина, – повторил Румянцев, дотрагиваясь рукой до холодных цветов. – Или еще ее называют козьей ивой... Непонятно, почему козьей?

– Едят, наверное, – вслух подумал Сашок, фотографируя цветущую полусферу, густо усыпанную сережками, на которых вместо пчел сидели снежинки.

Но на фотографии куст выглядел бледным пятном: не хватило света.

– Машина любит ласку, чистку и смазку, – весело объявляет в разгар весны окрепший Александр Васильевич своему внуку. – Не пора ли обслуживание пройти?

– Не отвлекай ребенка, – просит Верочка, которая опять болеет и выглядит дряхлой рядом с мужем. – У него экзамены!

Но «ребенку» только этого и надо. Промчаться с дедом по кольцевой дороге, подкатить к техническому центру на Варшавке, посидеть с дедом на прохладной зеленой траве среди цветущих одуванчиков, отойдя в сторонку от автомобильной толчеи.

Деду полагается обслуживание вне очереди, и тут он пользуется своим правом, хотя отказывается наотрез в магазинах, когда в очередях толпятся пожилые женщины и, может быть, вдовы тех. кто не вернулся.