Москвичка Татьяна Успенская по образованию – педагог, долгое время преподавала в школе. Ее первая книга называется «Общая лыжня», до этого же писательница много и успешно занималась переводами с языков народов СССР, выступала в центральной прессе с очерками.

Впереди шел мальчишка. Независимая спина. Руки в карманах. Торчат уши. Узкий переулок, сдавленный домами, простреливается из конца в конец ранним солнцем. Неба совсем мало – худенькая голубая полоска, прозрачно дрожащая в солнце. Кажется, что солнечный и голубой свет только для этого моего переулка. Уши мальчишки просвечивают на солнце, как у кролика. Сейчас догоню и прижму их, теплые, к голове. Или возьму за руку и поведу с собой – в школу. Как похож этот мальчишка на семилетнего Славку – те же розовые уши и острые локотки! Мальчишка свернул во двор, и переулок сразу опустел. Я остановилась. Чем плох нырнувший во двор мальчишка? Почему бы снова не взять первый класс, как приказывает директриса? Симпатичнейший розовоухий экземпляр... Разве плохо научить его думать, писать сочинения, любить траву? Ведь и правда, у меня не закончен университет. Может быть, Анастасия Григорьевна права?

Солнце летит сквозь меня, как сквозь пустоту, и голубизна светится самостоятельно, вне моей жизни, и дома стоят незыблемо, как стояли много десятилетий до меня, им безразлично, что сейчас во мне.

Разве так уж важно, первый или четвертый класс, когда все равно ко мне придут дети? Полюбила одних, полюблю других. Зачем бессонная ночь? О чем буду говорить с директором? Это же прекрасно – начать все сначала!

Был август, я ходила по домам, знакомилась с ребятами. Открыл дверь отец. «Учительница?». Насмешливые недоверчивые глаза уперлись в меня: вот этой доверить сына? Нахмурилась, чтобы стать старше. Славка сидел на полу. Перед ним возвышался дом из кубиков. Голые коленки – углами – в разные стороны. Ноги тоненькие. Оттопыренная нижняя губа. Очень внимательные, отцовские, глаза исподлобья. Встретившись с ними, испугалась: что смогу открыть этому мальчику, если ровным счетом ничего не знаю о том, как строится дом? На письменном столе чертежи, книги. «Если не буду слушаться, меня исключат, да? Так папа говорит, а он сам не слушался!» – вдруг весело сказал Славка. Дом из кубиков распался – еще выше и острее, углами, вскинулись поцарапанные и недоверчивые его коленки.

До сих пор передо мной кубики, рассыпанные по всей комнате.

Славке теперь одиннадцать. Вчера, расставаясь, он подарил мне странный предмет – железный ящичек с лампой над ним. Лампочка зажигается, когда солнце уходит за тучи. «Вместо солнца, – сказал смущенно Славка. – Это пока. За лето я такое сделаю!» Лампочка горела всю ночь, а утром, когда я проснулась, она была холодна и бессветна. Случайность? Не знаю. Да это и неважно. Оттопыренная толстая нижняя губа, темные глаза с широкими зрачками. Что бы ни изобрел, что бы ни сделал... не это главное. Он дерется с друзьями понарошку! А вот по-настоящему, если придется, сумеет?

Зойка в первый класс пришла с белкой – доверчиво, сияя, протянула мне вместо цветов клетку. Я сразу поняла: белка – самое дорогое, что есть у девочки, и как могла ласковее убедила не дарить мне ее.

Зойка явно обрадовалась: все уроки не сводила с меня преданных глаз. Зойка – это две тугие косички с огромными бантами, круглые глаза, пух светлых бровей.

Первым в ее жизни появился котенок – черный, общипанный, очень голодный. Он ел все, даже конфеты. Зойка прятала его в ящик стола, под кровать, в игрушечный шкаф. Выдал запах. Пахли отцовские рубашки и бабушкин фартук, пахла посуда и тетрадки. По дому запрыгали блохи. Зойка честно пыталась ловить их, но они упруго проскакивали между пальцами. Оказалось, котенок дерется задними лапами и страшно злится при этом. Закрывала от мамы кровавые раны. Щеки, руки, шея – Зойка забыла, как бывает, когда они не горят. И все равно ночами придумывала котенку имя. Топсик, Веник, Черт, Гуталин – имена не нравились. Расстроенная, засыпала, сжимая ухо неназванного котенка. Решила судьбу обоих штора, вдруг повисшая неровными лохмами, китайская штора. Бабушка три часа стояла за ней в очереди. Ни мольбы, ни слезы, ни убеждения, что котенок исправится, не помогли. Котенка унесла тусклая, длинная дворничиха с угодливыми губами.

Прочно поселилась в доме лишь черепаха. Но черепаха не дралась, не прыгала, не смеялась, и Зойка затосковала.

Во втором классе Славка с таинственным видом привел Зойку в полуподвал, вытащил из портфеля почти задохнувшуюся ворону. «Вот, – сказал он гордо, – это тебе». Зойка прижала ворону к груди, стала разглаживать перья. Почему-то всегда ее тянуло к самому несчастному и больному – у вороны был только один глаз. Ворона оказалась злой: все, что ей попадалось под руку, она колотила твердым клювом. Придумывать имя не захотелось, хотя Зойка честно кормила ее. Как, куда исчезла ворона, Зойка так никогда и не узнала. Бабушка сочувственно разводила руками, уверяла, что вороны не видела, не трогала, и что, мол, ворона ей самой очень нравилась. Мама поддакивала.

За вороной следовали белка, уж, ящерица. Поживут, поживут и исчезают. Только черепаха все жила – незыблемая, как шкаф или стол. Бабушка поила ее молоком, приговаривая ласковые слова. Зойка черепаху ненавидела, именно из-за черепахи она не могла завести настоящего друга. И потом черепаха была холодная, как пол. Ее неинтересно было гладить. И самое главное, ею нельзя было похвастаться, потому что всегда, когда приходили ребята, она застывала мертвым камнем. Ела она по ночам, редко. Зойка отдала ее сама. Тут бабушка рассердилась, призвала дворничиху, с пристрастием допрашивала – черепаха больше всего устраивала бабушку.

Наконец, щенок. Он был непородистый, с длинными ногами, мягкими, переломленными посередине ушами. Щенок облизывал Зойкины туфли, щеки, руки и во всю пасть смеялся. Когда Зойка со щенком на руках возникла в дверях дома, бабушка торопливо сняла, потом снова надела очки. «Или я, или он», – сказала грозно.

– Бабушка, ну, пожалуйста, – захлебнулась Зойка. – Он же маленький!

– Он растет, Зоя. – Мать тоже умоляюще смотрела на бабушку.

Зойка не плакала. Они со Славкой долго ходили по дворам и домам. Никому не нужен был щенок. А щенок тыкался Зое в шею, сопел, жевал бант. Спать Зойка уложила его в подъезде под батареей. Но он запрыгал за Зойкой, с восторгом хватая ее за ноги и платье. Мама, оглядываясь на кухню, из которой доносился постук кастрюль и сковородок, сунула Зойке кость и горбушку. Зойка долго потом стояла в квартире, прислонившись ухом к двери, прислушивалась: щенок урчит, разгрызая кость, царапает дверь, скулит.

Утром щенка не было ни в доме, ни во дворе. А дворничиха улыбалась, глядя, как Зойка ищет его.

Увидев своих ребят снова; я ощутила немилосердную потерю. И так защемило во мне, так холодно, пусто стало в солнечном переулке, что я почти побежала к школе. Не хочу других детей, не хочу одиночества, не хочу начала, не хочу повторения – уже случившихся уроков и задач! Не хочу расставаться со Славкой и Зойкой.

Солнечный свет пронес меня по переулку и влетел вместе со мной в школу, осветив махом портреты отличников и фамилии учеников, погибших в войну, гроздья вешалок и разноцветные квадраты пола. Осветил и с захлопнувшейся дверью исчез.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.