Конфликт

Ах, как любезно улыбается она и каким холодом веет от этой ее радужной улыбки! Странно, почему же я не могу встать и уйти? Меня словно парализовало, ноги чугунные застыли на полу, тело обмякло.

– А вы не допускаете разные методы преподавания? – спросила я, пытаясь удержать в себе снова вспыхнувшую неприязнь к ней. Не ожидая ответа, не в силах молчать, понимая, что окончательно гублю себя, медленно заговорила. – Мне видится все несколько по-другому. Вот вы стали директором школы, в которой, естественно, учатся дети, а ребячьи поделки, ребячьи портреты, сочинения, рисунки, которые для Лидии Петровны были важными проявлениями детей, играли серьезную роль в сложном процессе воспитания, из ее кабинета выбросили. Вы так любите слова «порядок», «научно», «методика», но на другом полюсе есть просто дети, которые растут. А вы их не любите. Может быть, вы для школы человек случайный?

Я встаю, по длинной красной дорожке пячусь к двери и прощальным беспардонным взглядом оглядываю ее красивую, статную, сильную фигуру, красивое, гладкое, еще молодое лицо. Да какая же она красивая? Торчком – пружины волос, вместо щек подушки, вместо плеч подушки – да ведь она ватная игрушка! И, уже распахнув дверь в ремонтирующийся коридор второго этажа, сквозь запах свежей краски, сквозь пыль известки, влетающей ветром в раскрытую дверь, сквозь слезы, подступившие к горлу, шепчу:

– Анги-ина!

Не хочу замечать пепельности, покрывшей ее лицо, смотрю только в стекляшки ее глаз и шепчу, не умея замолчать, впервые за эти годы освобождаясь от гнета, от власти чуждого, ненужного мне человека:

– Анги-и-на!

Наконец, замуровав ее дверью, припадаю спиной к холодному дереву. Господи, что же я наделала?

– Ангина, Ангина, Ангина, – шепчу упрямо.

Ангиной прозвали ее давно, я даже не знаю когда – двадцать, пятнадцать лет назад? Кто прозвал, не знаю – дети или учителя? Но сейчас так зовут ее все: и дети и учителя.

– Ангина, Ангина! – шепчу я.

Что же я наделала? Ни своего класса, ни другого, любого, мне больше в этой школе не видать!

У меня кружится голова. Я пытаюсь остановить кружение и смотрю на ведра с известью, на доски, беспорядочно валяющиеся на полу. Передо мною длинный коридор второго этажа, где учатся младшие классы и где прошли мои первые взрослые годы. Распахнуты желтые, чистые уже двери, а полы пока в известке.

Как хорошо, что сейчас только около восьми часов утра, и ни рабочие, ни учителя, ни десятиклассники еще не пришли! Щелкают громко последние минуты тишины, а я никак не могу оторваться от двери, за которой Ангина. Где же моя сила, пришедшая ко мне в эти годы? Где моя выдержка? Где воля?

Быть может, это еще не конец, не смерть? Может быть, еще возможна борьба? В борьбе бывают и поражения – что поделаешь. Я смеюсь. Вот и у меня есть враг.

Но смех застывает гримасой, свернувшей набок мой рот. Какая борьба, когда у меня уже отняли Славку, Зою, Ваиза...В университет поступила – для них. Для них придумала литературные и музыкальные вечера на будущий год. И книжки подобрала, какие им читать. И в Третьяковке о лекциях договорилась. Как же я буду без них?

В гробовой тишине, в которой лишь ход времени, медленно иду по белому коридору, иду не оглядываясь и не видя веселых подновленных классов – мне больше здесь не бывать! Медленно выхожу на улицу.

Неба всего лишь яркая солнечная полоска. Но мне много даже ее, потому что она освещает пустоту моего будущего, пустоту переулка, она четко обозначает окна и стены, за которыми мои дети сейчас собирают чемоданы в летний отдых.

Пахнет пылью. Лениво скачет воробей, лениво тычется в пыль, взметывая серое облако, замирает в истоме, давая пыли осесть, снова скачет.

...Дома бесцельно походила по комнате. Тахта, письменный стол, окно, книжные полки – это все, что осталось со мной. Как пусто дома!

Я думала, дальше, всегда, до десятого, со мной будут мои дети. Совсем еще недавно я была так богата! А теперь «дальше» нет. Жизнь начинается с нуля. Целая эпоха – несколько лет радости – умерла.