Весна. Теплело. Поля уже грел март. Лукьяненко стоял у делянки и смотрел на редко посаженные кустики своей пшеницы. Один начинал поднимать листы. В нем было семь тугих.стеблей, и они нравились ученому. Чуть дальше поднимался еще один такой же куст, потом кряду три, потом... Их было целое семейство.

Павел Пантелеймонович улыбнулся и тут же отогнал минутную радость: «Посмотрим, какими станут они летом».

А стебли тянулись к солнцу и упруго колыхались на ветру, как тонкий камыш. Листья становились шире, темнее. В мае они покрылись плотным изморозным налетом. И не блестели. Стали совсем седыми и долго держали росу.

Он приходил сюда каждое утро и подолгу думал о чем-то своем.

Когда зацвел колос, Лукьяненко не сомневался: тот, семистебельный, не обманул долгих ожиданий. Колосья были набиты туго-туго и не роняли зерен. Так явилось миру растение, давшее начало шедевру селекции – озимой пшенице «безостая-1».

Осенью помощники посеяли драгоценный мешочек зерен в питомнике размножения. И только через несколько лет партии семян развезли на испытания.

Здесь же продолжал бить родник, которым начиналась река, только река хлебная. Про родник ученый записал скупые слова: «Рукотворный хлеб не может жить без постоянной заботы человека. Без нее он погибает, гаснет».

...Семена. Цену им человек знает издавна. Как хорошей корове, резвой лошади. Видя, что крупные овцы приносят крупных ягнят, на посев тоже отбирали зерна покрупней. Бытовало даже поверье, что урожай лучше от ворованных семян!.. А если петуха привезти из другой деревни, то куры будут нестись чаще. Дело, конечно, не в том, что семена надо непременно воровать, а в том, что воровалось лучшее, необычное. Росло же это лучшее там, где дольше длился отбор. И сегодня самые крупнозерные пшеницы, например, надо искать в районах древних высокоразвитых цивилизаций Евразии и Африки. Самые крупнозерные бобы и чечевица созданы многовековой народной селекцией в Средиземноморье. Многие растения, способные переносить суровые зимы, присущи только России.

В прежние времена кубанские казаки сеяли у себя по четыре, а то и по пять разных сортов пшеницы. Не удастся по году один – выручат другие. Здешнее зерно ценили за высокие хлебопекарные качества. Но у тех пшениц была низкая урожайность, они поражались ржавчиной и осыпались даже при малейшем перестое. К тому же стебель тянулся высоким и слабым. Нивы полегали. В иные годы ржавчина и твердая головня чуть не наполовину губили их.

В начале века селекция являла собой скорее искусство, чем науку. Но если художник, выносив тему в мыслях, уже как бы видит свое творение, то селекционер не мог сказать, что сначала он сделает сорт с такими-то отличительными чертами, а потом с такими...

Что касается общего правила, то оно утверждает: чтобы создать надежный сорт, нужно всю жизнь прожить на одном месте, заниматься только выбранной культурой и думать о ней постоянно – зимой и летом, днем и ночью.

Ни одну из этих заповедей Лукьяненко не нарушил. Хлеб у него к тому же, что называется, в крови. И от отца, и от деда, и от прадедов. Человек он русский, а фамилия украинская потому, что родная его станица Ивановская ведет начало от запорожских сечевых казаков. Приплыли они сюда на стругах по екатерининскому указу. Пахали степь, ловили в лиманах рыбу и стерегли от набегов российскую границу.

Отец – Пантелеймон Тимофеевич – был в Ивановской станичным атаманом. Обычно с этим титулом связывают крутого характером и богатого казачину. Волевым Пантелеймон Тимофеевич был, а с богатством дело обстояло худо. Правил свою власть атаман по вечерам: днем пахал, сеял, косил и ходил за скотиной. И сын родился у него в поле, когда отцветала пшеница. А по казачьей примете это к урожаю. И хлеб, так совпало, в тот год выдался щедрый.

«До 1920 года я жил в станице Ивановской в семье отца, – напишет лотом в своей автобиографии Лукьяненко. – В период с 1912 по 1919 год учился в Ивановском реальном училище, работая по хлебопашеству в семье отца».

Агрономию станичной детворе прививал учитель ботаники Платон Николаевич Зедгенидзе. Уроки по тогдашней моде он проводил то в поле, то в лесу, то на берегу Кубани. Влюбленный в Тимирязева, он вдохновенно объяснял, как с появлением первого луча и до самого заката солнце свершает на земле незримую работу. И хоть было это трудно, но пришло к Лукьяненко понимание, что луч солнца, упавший на землю, не разбился о зеленый лист, не исчез, а затаился в зерне пшеницы, в яблоке, в цветке...

«В знойный августовский день 1922 года, – рассказывал старый друг Лукьяненко Андрей Васильченко, – мы отправились в Краснодар сдавать экзамены в сельскохозяйственный институт. Путь был некоротким, предстояло пройти более пятидесяти километров. Шли босиком, неся на плечах сандалии – обувь в то время единственную и в хождении неудобную...

Жили неподалеку от института в ветхой хибаре. Занимали маленькое помещение с земляным полом, используемое хозяйкой в качестве чулана. В нем едва помещались две койки, небольшой кухонный стол, табуретка для ведра с водой... Зимой в нашем жилище было столь холодно, что в ведре замерзала вода.

Средства к существованию мы добывали преимущественно физическим трудом. Мы состояли членами студенческой артели грузчиков, выполнявшей работы на железнодорожной станции, на речной пристани, на заводе «Саломас». Занимались и земляными работами. Рыли траншеи. Очищали от снега трамвайные пути. Предпочитали, однако, всем другим работам разгрузочные операции с продуктами питания».

О той поре в автобиографии Лукьяненко есть и такие строки:

«Еще будучи студентом последнего курса, я начал работать по опытному сельскохозяйственному делу в качестве техника опорного пункта в городе Ессентуки...»

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.