Коммунист

...А здесь еще слава. Две Звезды Героя Труда, Ленинская и Государственные премии, депутат Верховного Совета СССР, действительный член Академии наук страны, член зарубежных академий и обществ, иностранные награды. Откликайся он на все приглашения выступать на конгрессах, симпозиумах, семинарах – и ему некогда было бы работать.

Дел же становилось не меньше, а больше. Как диалектик, он видел, что вместе с колоссальными успехами селекция влечет за собой побочные явления, не считаться с которыми нельзя. Иначе не на чем будет держаться и самой селекции.

...Брату отписал:

«Василь! Ты в своих письмах спрашиваешь о здоровье. Наш род живучий. Отец на восемьдесят пятом году скончался, а мать его, наша бабушка, – на сто первом. Все зубы были целы. Помнишь, подсолнечные семечки щелкала в тот год, когда умерла?.. Как это в песне поется: «Умирать нам рановато»... Поживем еще, Василий, поживем! Мечта зовет жить!»

За окном вагона плыла еще вся зеленая летняя земля. Картофельная плантация у речки, цветущие подсолнухи, пшеничная нива... Потом другая речка и другие поля. Кажется, все это зеленело вот так и десять лет назад, и сто, и тысячу. Впрочем, тогда не было ни этого поезда, ни этого моста.

А поля? Полей не было, была степь, леса, перелески. Мы уже забыли, что и картошка и подсолнухи – гости в наших широтах. И не только в наших. Глядя в окно, Лукьяненко вспоминал, что картошка внедрялась в России императорским указом, что во Франции предприимчивый делец выставлял около огорода караул, вменив ему... не замечать воровства. И вскоре таинственный картофель... понравился всей округе. Было время, когда подсолнечник богатые испанки носили за корсажами платьев как цветок. Воронежские крестьяне еще в ХIХ веке не ели помидоров. Зелеными их клали дозревать на божницу и называли «божьим яблочком». Но тамошний мужик первым в России начал давить из подсолнухов растительное масло и поставил первую маслобойку. Уже тогда начали делить семечки на «грызные» и «масляные».

«Забывается, как скоро все забывается, – вздыхал Лукьяненко, прихлебывая дорожный чай, – взять тот же чай...»

Первым русским, пившим чай, был казацкий атаман Иван Петров. Но только через сто с лишним лет сочинение о нем написал посол Николай Спафарий, где свидетельствовал: «Питие доброе, и, когда привыкнешь, гораздо укусное». Но привыкали долго. Среди пионеров грузинского чаеводства успел побывать даже знаменитый химик Бутлеров. А когда привыкли, пошла Россия чаепитий. В самоварах больше не варили сбитень. Чай! Утром, днем, вечером. И вели разговоры про то, что чайные семена дороже золота, что вынесли их тайно в посохе монахи и что грозила им за это смерть через отсечение головы.

Да, степь, которую возделывали природа и наши предки, была не такой. Казалось, простору ее нет ни конца, ни края. Дикие травы по грудь всаднику, тенистые боры, обросшие камышами светлые реки и речки. Дед Лукьяненко Тимофей еще застал Кубань такой и вспоминал былое, как сказку: «Бывало, распашешь полосу, посеешь год-другой и бросаешь ее в залежь, а рядом пашешь жирную».

«Для многих из нас хлеб – это то, что посеяли, а потом выросло, – размышлял уже не первый раз Лукьяненко. – Так-то оно и не так. Так потому, что хлеб всегда нов. А не так потому, что во имя его мы без конца тесним природу, вместо того, что растила она по законам своего равновесия – огромные просторы, занимаемые пшеницей, рожью, ячменем, кукурузой, овсами»...

Да, хлебу отводят самую большую часть возделанных полей. А природа?.. И она пирогом, бифштексом или тортом лежит на нашем столе. Нет, хлеб – не копейки, оставленные за него в булочной.

Когда Лукьяненко все это понял, задачи, которые он с молчаливой дерзостью взялся решать в молодости, показались ему частными. Хотя тоже признавал, что «безостая» прижилась на земле прочно. Но теперь требовалось нечто большее, способное дать человеку в достатке не только хлеб, но и ограничить вторжение в природу. Это «нечто» для него – все большие урожаи, но на тех же площадях. Значит, опять пересмотр всего, о чем думал, опять работа с чистого листа. Работа, над которой думать еще многим поколениям.

Миллионы и миллионы людей смотрят фильмы, передачи по телевидению и читают книги о животных. Распространенных, редких и тех, которых уже нет и никогда не будет на земле. Мы радуемся, узнавая, как все больше становится лосей и зубров, сайгаков, бобров, соболей.

А растения? Как долго мы не задумывались над драмой, переживаемой зеленым миром, миром, который не опустошали капроновые сети, не расстреливали из винтовок с оптическими прицелами, не растаскивали браконьерскими пауками и не глушили толом. Последние кустики дикого ячменя не встрепенутся из-под ног, не бросятся вскачь, как заяц от охотника... Они погибнут под ножом и гусеницами скрепера, пробивающего дорогу. Всегда ли мы знаем, какие травы гибнут под плугом при распашке нетронутой степи, что погребают пучины искусственных морей у гигантских плотин, что сбрасывается в отвалы при вскрытии рудных или угольных месторождений? Нет, не всегда.

И, может, мы утратили многое из того, что со временем красовалось бы на больших полях и служило людям, как картофель, кукуруза, как солнечный цветок подсолнух...

Нельзя сказать, что против такой опасности не принималось мер. Принимались. Давно. Еще в заревые годы революции по указанию Ленина в Петрограде был образован Институт прикладной ботаники и новых культур – нынешний Всесоюзный институт растениеводства (ВИР). Его организатором и первым директором стал молодой профессор, ботаник, агроном, географ и неутомимый путешественник Н. И. Вавилов. Он-то и взялся решать беспрецедентную по своим масштабам задачу – сосредоточить в России все сохранившиеся видовые и сортовые растительные ресурсы планеты, чтобы использовать их в селекции полевых, овощных, плодовых и других культур.

В жестяных коробках на высоких, до потолка, стеллажах в ВИРе хранятся пакеты с семенами почти всех растений света. На станциях института, разбросанных от Балтики до Тихого океана, от Полярного крута до южных субтропиков, в живом состоянии содержится почти 200 тысяч образцов. .Около 2 тысяч видов растений! 20 тысяч сортообразцов одной пшеницы! Более 35 тысяч образцов кукурузы и крупяных культур, субтропических, винограда и многое-многое другое!

Рассматривая образцы, Лукьяненко вдруг восхищался громадным заморским колосом, но узнавал, что пшеница эта боится морозов. Другая разочаровывала слишком мелким зерном, но оно, оказывается, богато белком... Десятки, может, сотни лет их не будут сеять, они могут далее никогда не потребоваться. А могут стать частью удивительного злака, который осчастливит мир. Здесь все одинаково ценно. И невзрачный дикарь, и давно снятая с производства донская «гарновка», и популярный на Западе, но не подошедший для наших полей сорт.

Это, как краски в этюдных ящиках художника. Каждая «из них нужна мастеру, даже если он подолгу не прикасается ко многим тюбикам. Краска в тех из них, которыми редко пользуются, твердеет. Приходит время, когда ее уже не выдавить, и надо идти в магазин за другой.

И семена подвластны Хроносу, самому неумолимому из богов древних – богу времени. Потому-то их пересевают. Одни через год, другие через два, три или четыре: чтобы не потеряли всхожесть. Обязательно в зонах, как можно больше похожих на их родину, как бы далеко или близко она ни лежала. И делается это как можно реже. Оставляют даже страховой фонд. Его «обезличивают» лишь тогда, когда с зональной станции придет пакет со свежими семенами.