На легоньком, юрком и сноровистом автомобиле мы поднимались в горы, и долго серая лента асфальта извивалась вместе с речкой и по речке, чем выше в горы, тем шумнее, яростнее и стремительнее становилась речка. Лишь под частыми каменными и деревянными мостиками притихал шум речки, словно бы почтительность перед древностью этих сооружений охватывала буйную воду.

К речке прижималась не только дорога, но и всякая жизнь: дачи, селения, санатории, кемпинги, лесничества и кордоны. Рассеченные быстрой водой на две половины селения с каменными стенами, узкими улочками и прихотливо изгибающимися переулками в отличие от речки чем выше горы, тем смирнее и суровее делались.

Да и сама природа заметно менялась. Внизу, в подгорье, уж краснела в темно-зеленых, ломких кронах черешня, ребятишки артельно пригибали ветви к земле, лакомились первыми плодами. В горах, ближе к перевалам, из ущелий повеяло холодом, вот и снегом дохнуло. К дороге подступили и над каменными отвесами и осыпями выстроились сосняки, ельники, по частым ущельям, ближе к воде, жались ивы, черемушник, вербач, и ник к воде черными ветвями смородинник. Вдруг накатывала рощица пестрых берез, и серо-зеленые стволы осинников, толпясь, взбирались по косогорам.

Снег, рыхлый, размытый, теснило, отжимало синими волнами ярких и сочных цикламенов в глубь лесов, в распадки, в лога: омытый до блеска брусничник выпрастывался из белой кашицы, обсыхал среди круглых листьев грушанки, бледный и голый черничник, словно не веря своему воскресению, топорщился под солнцем, жался к гуще теплых лесов.

Все здесь, в горах, напоминало Россию, Урал. Сибирь. И я сказал об этом Георги Чаталбашеву. который вроде без затруднения, как бы играючи, ловко вертел руль веселого автомобильчика — он вез нас с женой в Родопы, на свою родину.

«Да, да, — покивал головой Георги. — Я думал так же. По книжкам похоже на твоего Сибирь...»

Ехали долго и все выше, выше. И доехали до того, что увидели людей с лыжами, в разноцветных костюмах, в пестрых шапочках — они мчались по крутым склонам, лихо бросая себя из стороны в сторону. И сразу появились подле дороги и в лесу битое стекло, пустые банки, надписи на камнях и каменных отвесах, и я понял: на этой лыжной базе бывают мои соотечественники, разучившиеся почитать свою землю и дико вольничающие в гостях у скромных соседей — болгар.

Мы перевалили одну хребтовину, вторую, третью и к вечеру приехали в город Смолян, где был родной дом Георги, в котором жили его мать и брат. Брат работал вторым секретарем горкома и назавтра показывал нам свой город — дивное творение человеческих рук. Почти не потревожив старый город, ничего приметного и примечательного в нем не разрушив, кстати, и речку не загрязнив, в горах, порой на недоступных кручах, люди возвели новый, социалистический город. Пять лет жители округа и города не знали выходных, всем народом воздвигали город по новым проектам и новой архитектуре, сохраняя в них национальную стать, удобства, красоту, и на деле доказали, что современное градостроительство не только не уступает творениям прошлого, но и разумно дополняет их. Несмотря на не очень удобное расположение. Смолян имеет прекрасные дороги, подъезды к домам и учреждениям, в нем много зелени, цветов, и как диво смотрятся среди серых расщелин и скал искусственно созданные поляны и ландшафты с тихой и ровной зеленой травой.

Хороший современный город. И люди в нем живут хорошие, трудовые, честные. Увидев, что мы забеспокоились насчет барахлишка, оставленного в машине, и насчет самой машины, стоящей в переулке, Георги сказал, что ничего не пропадет. Если соседи что и возьмут, то положат обратно. Тут я обратил внимание, что на оградах и в домах Смоляна нет замков. Никаких. Нигде. Замочная промышленность в Болгарии в отличие от нашей терпит сплошные убытки, да и вся запорная система слабо развита: во всем доме Георги один крючок из тонкой проволоки, чтобы входную дверь не распахнуло ветром. То ли дело у нас! Посмотришь на обыкновенный гаражишко. в стальную дверь которого вставлены три-четыре хитроумных замка, имеющих ключи длиной в руку, — и сразу понятно, чего мы достигли в области техники и морали.

Вечером мы были в горах гостями в форельном хозяйстве. Страна, у которой главная река величиной с Клязьму, хорошо снабжается рыбой. На многочисленных горных речках имеется масса прудов, рыбных хозяйств, где хорошо разводится и ловится рыба, завезенная не только из Японии, но с Севана и с других водоемов и рек нашей страны, граждане которой уже приучены думать, что, кроме мойвы, у нас ничего и никогда не водилось.

В Болгарии полно вина, и потому болгары пьют спиртного мало, а поют много, и очень хорошо поют. Особенно в Родопах. Что-то извечно-печальное есть в громком, вольном пении горцев. Протяжно, порой однотонно и гортанно зовет горец кого-то и дозваться не может. Волю зовет. Братьев зовет. Пятьсот лет под оттоманской империей наложили свой отпечаток на обычаи, на обиход, на слово, на танцы и песни болгар.

Ах, как прекрасно пели братья Чаталбашевы в деревянном горном ресторанчике! И главное, все понятное, до слез трогающее. И тогда я понял, что слово «братья» по отношению к нашим народам — не просто плакатное обозначение, но кровно нас связующее, историческое родство, доказанное на крутых и гибельных вершинах Шипки в прошлом столетии и закрепленное в битвах прошедшей Отечественной войны.

Не помню уж, в ту ли поездку, может, и позднее. Георги подарил мне две тоненькие скромные книжки. Работает он в софийском еженедельнике «Антенн», который тесно связан с современной нашей литературой, и нет, наверное, ни одного стоящего советского писателя, которого бы это издание «не осветило».

Георги Чаталбашев пишет не только очерки, интервью, статьи, но пробует себя и в рассказе. Как-то он рассказал притчу, которая очень мне понравилась, и я попросил его сделать подстрочник, но, сославшись на плохое знание русского языка, молодой литератор уклонился от моего предложения.

В следующий приезд в Болгарию я стал настаивать. Георги напечатал на машинке несколько страниц и с извинениями оставил их у меня. Странички болгарского друга долго лежали на моем столе. Как подступиться к ним, как переводить, не зная языка? Но я помнил устный рассказ, интонация сохранилась, и помнил поездку в Родопы, песни болгар, и решил переложить на бумагу не просто рассказ-притчу, но попробовал вспомнить то, что видел и слышал в братской стране. Мне хотелось передать мое искреннее почтение к трудовому, спокойному народу и при этом не заслонить молодого писателя, сохранить всю сыновнюю любовь его к родной земле, к людям, среди которых он вырос и о которых так сердечно поет.

Виктор Астафьев

За деревней, в овраге, где тенисто в кустах и солнечно на выгоревших осыпях, свернувшись клубком, лежала змея. Деревня располагалась по оподолью гор, почти на равнине, возле маленькой речушки, впадавшей в бурную реку Арду, которая, вырвавшись из теснины гор, усмирялась, текла широко, разделялась на мелкие протоки, рукава и рукавчики, питая водой поля, виноградники, плантации.

По ту и другую сторону оврага все еще темнели гладкими, темными стволами тихие, недорубленные леса бука, по-за ними, выше и круче, золотились медовой корой тесные, друг к дружке жмущиеся сосны.

Там, в овраге, деревенские жители собирали малину. в лесистых горах — бруснику, кое-кто приспособился добывать сосновую живицу, подрезая кору дерев до белой древесной плоти, и надрезы эти напоминали древние, языческие знаки. Самые большие, редкие в ровном сосняке деревья, отдавая живицу, теряли силу, болели, медленно умирали, и ветви их становились похожими на серые, ломкие кости.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.