Сидя в этой комнате, пережевывая безвкусные котлеты и глядя на улыбающегося Сталина и мрачного Тургенева, я, наверное, впервые за долгие годы подумал о детях, о подрастающем, так сказать, поколении. Кто ж будет ориентировать ребятишек, приученных к готовым истинам, в этом мрачном Укткже:. женщина, режущая лягушек, директор школы, которому все надоело, кроме дисциплины, истеричный старик, глядящий на мир из собственной юности, как из окопа? Жалко, черт подери, что у нас с Лариской нет детей — уж своему пацану я сумел бы объяснить, что почем в этом мире.

— Октябрина — она, конечно, дело частное, — ворвался в мои мысли сухой голос старика. — Вы с ней решайте, как быть. Только я вам, как начальнику педагогическому, скажу: непорядок, когда умствующие хлюпики в стране растут. Непорядок! Говорим мы с ними слишком много, добрые чересчур.

— Когда ближайшая электричка? — спросил я. Оказалось, менее чем через час.

Наскоро поблагодарив, я выскочил из квартиры и зашагал к станции.

Меланхоличная природа Уктюка должна бы вроде успокаивать, но на самом деле дико бесила. В этом городе раздражало все — хотелось домой.

На перроне меня ждали ребята, стоявшие все той же коричнево-черной толпой.

Белобрысый парень, на этот раз уже более бодро, подошел ко мне.

— Мы это... Тут, в общем... Мы хотели... — залепетал он. — Короче, зря мы письмо написали... Мы просто обалдели ненадолго. Извините... Сами разберемся, а письмо — зря... ну, в общем... Мы, короче, хотели просить: скажите там, если можно, что все не подтвердилось.

На помощь подскочила бойкая востроносая девочка.

— Мы распсиховались — написали вам письмо. Когда объявили ей бойкот, думали: Василий Петрович придет к нам. Вы Василия Петровича видели?

— Вы что, знаете его? — удивился я. Ребята дружно рассмеялись.

— Он вам ничего не рассказывал? И Октябрина тоже, то есть Октябрина Васильевна? — Девчонка оживилась. — Василий Петрович — человек трудной судьбы. После войны, когда всех опять арестовывали, его тоже посадили. А потом простили. Как это называется?

— Реабилитировали, — пробасил кто-то, явно очень умный.

— Вот-вот. Но все равно к нему как-то не так относились. Ну, вы понимаете? А мы тогда красными следопытами были и узнали, что он полком командовал в гражданскую, как Гайдар. На сбор его пригласили. И всякое такое... Понимаете?

Признаться, я ничего не понимал. Наверное, это отражалось на моем лице. И тогда снова вступил в разговор белобрысый:

— Ну, мы... короче говоря, подружились с ним... Думали, придет... ну и это... поговорит как бы... Мы с Октябриной тоже... с Октябриной Васильевной то есть, тоже дружили. Ну да... А она тут лягушек зачем-то вскрывать начала. Жалко все-таки. И неприятно. Только мы сами здесь разберемся, ей-богу, сами разберемся.

«Как же они разберутся? — подумал я. — Как? Надо с ними поговорить, помочь, может быть, что-то объяснить, выслушать в конце концов».

Над Уктюком висело серое небо. Беспроглядное серое небо.

— Мы еще тут сказать хотели, — снова начала девочка.

Но подошла электричка, и я поспешно вошел в вагон.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.