Грабёж

А в русских музеях происходило! в те дни то, что почти не оставило следов в их архивах и только частично может быть восстановлено с помощью по крупицам собранных свидетельств. Но прежде придется рассказать о том, что такому обороту дела предшествовали события, начало которых обещало совсем иное продолжение.

На вопрос «С кем вы, мастера культуры?» могло быть два ответа. Но русская интеллигенция — равно как принявшая революцию, так и не принявшая ее — солидаризировалась в одном: культурное наследие: России неделимо, и о том, чтобы сохранить его в стране, двух мнений не существовало. Вот почему сразу после революции задумана была и силами интеллигенции началась беспримерная музейная работа.

Существует множество свидетельств этой поистине героической работы. Но в обширной нашей литературе не описан весьма показательный, на наш взгляд, случай, когда некий местный царек приказал сотрудникам музея в двадцать четыре часа перевести — куда угодно! — архив Павловского дворца, иначе он будет уничтожен. Гигантский архив, который, велся с 1771 года и представляющий собой огромную историческую ценность, пришлось переносить буквально на руках. Он был спасен. Спасен был таким же образом и архив Гатчинского дворца. Отметим, что в первые послеоктябрьские годы музеям было на кого опираться, — у власти стояли люди, в большинстве своем понимавшие, что значит культурное наследие.

19 сентября 1918 года вышел декрет о запрещении вывоза и продажи: за границу предметов особого художественного и исторического значения, имевший своим следствием и открытие для народа множества: особняков-музеев. Начиная с 1918 и по 1924 год в крупнейшие наши хранилища хлынул поток реквизированных коллекций. Чуть ли не ежедневно к музеям подкатывали охраняемые красноармейцами грузовики, с которых бережно сгружали обернутые в рогожу будущие экспонаты — картины, скульптуру, произведения декоративного искусства. Не известен ни один случай кражи, хотя через руки голодных и оборванных музейных работников проходили огромные ценности. Право преимущественного выбора было предоставлено Эрмитажу. Ему же переданы коллекции Зимнего, Мраморного, Аничкова, богатейшие коллекции Юсуповых, Шуваловых, Мятлевых. лучшие вещи из собраний Воейкова, Мусиной-Пушкиной, Бенкендорфа, Горчакова, Воронцовых.

Сейчас трудно вообразить себе, каким мог и должен был стать этот и без того выдающийся музей. Достаточно сказать, что в результате пополнения в Эрмитаже оказалась, в частности, самая большая и лучшая в мире коллекция Рембрандта, включавшая сорок две картины, большинство которых представляли шедевры великого голландца. Заметим еще, что в качестве филиала Эрмитажу был передан Строгановский! дворец с коллекцией живописи.

Но опередим события совсем на немного: очень скоро строгановская коллекция, — помимо многих десятков знаменитых картин, включавшая в себя редчайшие «Адама» и «Еву» Лукаса Кранаха, лучшие из лучших! портреты Ван Дейка, «Святое семейство» Андреа дель Сарто, превосходящее своими достоинствами творения великого итальянского мастера, украшающие Лувр, — строгановская коллекция пошла с молотка на одном из берлинских аукционов!..

Но вот вопрос, который давно уже пора задать: было ли это громом с ясного неба?

Нет!

Тому, чему станем мы свидетелями, почву подготавливали, начиная с трагического рубежа нашей истории — 1924 года. Теперь мы слишком хорошо знаем это сами, но знать следует и о том, что даже непримиримый враг Советов Уинстон Черчилль вынужден был признать: «Страшным несчастьем для России была смерть Ленина». Говорю это к тому, что, докапываясь сегодня до истоков многих наших трагедий, в том числе и той, о которой здесь речь, надо отдавать себе полный отчет в том, что и она — трагедия культурного нашего наследия — имеет тот же четкий временной рубеж. Именно с этого времени антиленинская культурная политика поднимает пары и набирает силу. В частности, музеи-особняки, такие, как Шуваловский и Юсуповский, созданные в первые советские годы решением Наркомпроса, с конца 1924 года начинают ликвидировать; провинциальные музеи, вставшие на ноги и расцветшие после Октября, снимают с баланса. Последствия не замедлили сказаться. На руководящих постах знаменитых музеев появляются люди с послужным списком особого рода. И не только в музеях. Вся культурная политика приобретает отныне формы, сегодняшним воображением неохватные и доходящие порой до чудовищного гротеска. Вот пример.

Во второй половине 20-х годов в Ленинградском театре поставили оперу «Садко» — с прекрасными исполнителями, в великолепных декорациях. Дальше генеральной дело, однако, не пошло: соответствующая комиссия установила, что Садко, «по существу, был буржуй, а, кроме того, в опере много фантастики, которая не соответствует требованиям нашего реалистического времени». Но, чтобы «спасти спектакль», высокая: комиссия предложила следующее: в картине на Ильмене, где Садко просыпается, на заднем плане нужно показать Волховстрой!..

Не из той «оперы», скажут, пример? Из той, из той самой, ибо речь идет об общей культурной политике, не миновавшей, конечно, и музейной работы. Далеко ходить не будем: в Третьяковской галерее, например, все картины разделены были на две четкие категории, из коих одна «свидетельствовала о бедности крестьян», другая — о «зверствах помещиков». Все остальное, выходившее за эти рамки, тоже можно исправить, «исходя из требований времени»: так, в одной из газет появилась статья, автор которой возмущался чрезмерным количеством портретов Екатерины II в музее. И что же? Из экспозиции стали убирать Боровиковского, Левицкого... А было это всего лишь началом планомерной работы: если выколотить из искусства его эстетические и духовные ценности, искусство можно превратить не только в пособие по политической экономии, но и просто в товар, которым торгуют на валютном рынке. Оставалось от слов перейти к делу.

Именно в эти годы и появляется в стране ведомство, смысл деятельности которого читатель поймет /из воспроизводимого здесь документа — рекламы, помещенной на обложке путеводителя по Транссибирской магистрали:

«Иностранцам, пребывающим в Ленинграде и Москве, интересно посещение магазинов-выставок конторы Наркомторга антиквариат.

На этих выставках сосредоточены большие собрания старинных оригиналов картин голландской, французской и немецкой школ. Имеется большая коллекция фарфора, как русского, так и иностранного, и большие собрания других предметов антикварно-художественного характера XV, XVI и XVII веков.

Имеются раскопанные предметы (скифское золото и проч.).

Большое количество древнерусских икон. Этот предмет древнерусской живописи еще мало изучен в Европе и Америке, но по своим достоинствам, тонкости работы, выразительности и мастерству стоит рядом с широко известными итальянскими примитивами».

Комментировать документ, полагаю, излишне, но сказать особо о последнем его абзаце все же следует.

Бывающих сегодня за рубежом поражает высокое качество и огромное количество русских икон, которые украшают музейные и частные собрания Запада, а ведь испокон веков иконы из России не вывозились. Как это произошло? В пояснение приведем не лишенную интереса подробность.

Был сделан простой подсчет: исходя из количества храмов, бывших в России до 1924 года, и беря за основу очень скромную цифру, что в каждом из них хранилась хотя бы сто икон, то, будучи поставленными вплотную одна к другой, как книги, эти иконы образовали бы линию в 300 километров. Сегодня она сократилась... до шести!

Далеки мы, конечно, от намерения записать за «Антиквариатом» все эти баснословные «294 километра» икон, — львиная доля потерь ложится на многолетнюю антирелигиозную вакханалию, уничтожившую десятки тысяч произведений древнерусской живописи, но то, что обретается сегодня в собраниях Запада, — результат бурной деятельности «Антиквариата». В жернова опричного этого ведомства попадали и люди. Часто — достойные.