Грабёж

Сознаюсь, с двойным чувством вынужден цитировать здесь документ, подписанный человеком, много сделавшим во благо русской культуры. Понимаю, что не вправе судить с плеча тех, кто открытым попыткам противостоять произволу предпочел свободу, — в этом, быть может, самая большая трагедия времени. Но понимаю также и то, что подобные документы неизмеримо больше говорят о времени, которое ломало и людей достойных. Этот подписан И. Э. Грабарем:

«Москва, 20 сентября 1928 г.

Служебная записка

В Госторг. Контора по скупке и продаже антикварных изделий.

Осведомившись о намерении Наркомторга поставить в широком масштабе дело реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов, я, в качестве человека, всю жизнь занимающегося русским искусством и знающего его не только со стороны идеологической, но и со стороны представляемой им материальной ценности, позволю себе обратить внимание Наркомторга на следующие моменты, могущие ускользнуть от руководителей этим делом, но, с моей точки зрения, чрезвычайно важные для правильной постановки коммерческой стороны предприятия...»

Далее автор предлагает организовать выставку русских иконе Берлине, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, но следующий пункт «служебной записки» гласит:

«Выставка должна состоять как из экспонатов высшего музейного порядка, подлежащих возвращению обратно, так и из образцов высокого музейного значения, могущих быть по закрытии выставки реализованными».

И, наконец, прямо-таки «конструктивное» предложение:

«Для увеличения числа икон древнейших эпох, не имеющихся в государственных иконных фондах, следует купить их на частном рынке, на что достаточно ассигновать 10000 руб., которые принесут тройное количество, притом в валюте».

Что представляют собой для государства тридцать тысяч валютных рублей сравнительно с произведениями древнерусского искусства, говорить не стоит. Важно другое.

А важно то, что рыцари без страха и упрека все-таки были, и давали они о себе знать даже и в те тягчайшие для судеб нашей культуры годы. Вот выдержка из письма одного из самых выдающихся защитников национального нашего наследия — П. Д. Барановского, адресованного хранителю Вологодского музея И. В. Федышину:

«В Москве ходит слух, что Ваш музей имел смелость отказать в выдаче лучших икон своего собрания на выставку иконы за границей, которую устраивает Госторг... Задачей Госторга является не прославление русского искусства, а распродажа, и, конечно, лучших вещей. На эту точку зрения стал и ученый совет архитектурной секции реставрационных мастерских и подал свой протест в Главнауку. Не знаю, выйдет ли какой толк из этого протеста, но во всяком случае мы выполнили долг нашей совести... Мы все, музейщики и искусствоведы, сбиты с толку этой историей после 11 лет дружной совместной работы на пользу музейного строительства в Республике»...

Долг совести был выполнен. Практика отбора икон из музеев для продажи на валюту тем не менее продолжалась. Так, благодаря отметкам в инвентарных книгах того же Вологодского музея удалось установить, что из его фондов переданы в «Антиквариат» тридцать две иконы XVI — XVII веков. Для точности: была среди них и икона «Отечество», датированная XVI веком (инвентарный номер ВОКМ 2055). Инвентарные книги едва ли не всех других музеев расскажут об огромных масштабах разгрома, учиненного ведомством со столь изящным названием «Антиквариат».

Но всех грехов, а пуще — трагедий за одним этим ведомством не упрятать. Помимо «Антиквариата», национальными нашими ценностями напропалую распоряжались и высокопоставленные чиновники. А когда дело касалось очень высокопоставленных, то и домочадцы руку приложить не мешкали. Так, экспозицию великолепного музея жены бывшего американского посла в Москве, г-жи Пост, кроме скупленных через «Антиквариат» сотен русских художественных ценностей, украшают и две старинные, редчайшей работы вазы из государственных хранилищ — личный подарок Жемчужиной-Молотовой... Кстати, в том же собрании находится теперь и единственная вне России венчальная корона русских цариц, усыпанная бриллиантами... Ну пусть чиновные дарители не считали корону высоким произведением искусства и олицетворяла она собой ненавистное прошлое, но отказать ей в праве быть национальной исторической реликвией могли, конечно, только люди, к отечеству не причастные! Чему же тут удивляться?

А удивляться нужно, пожалуй, лишь тому, почему наши музеи продолжали подчиняться Наркомпросу и Главнауке, а не прямо, скажем, конторе «Антиквариата». Это «упущение» дела, впрочем, не меняло. Покровительствуемый свыше «Антиквариат» был исполнен отваги и действовал прямолинейно. На первом этапе музеям просто «спускался финансовый план», но при этом, правда, вещи на продажу предлагалось отбирать самим сотрудникам. Нетрудно догадаться, как стремились они отстоять лучшее, что, конечно, «Антиквариат» не устраивало, поскольку сразу же обнаружилась «политическая незрелость» всех, причастных к музейному делу. Тогда «Антиквариат» счел за благо роль эксперта взять на себя. Со всеми, разумеется, вытекающими отсюда последствиями.

Под категорию «не имеющих музейной ценности» сразу попали мебель, посуда, предметы обихода — словом, все, что представляет историческую ценность как свидетельства быта. Этот принцип проводился с варварской логикой: из ценнейшего царского сервиза оставлялись две тарелки — «для примера», остальное разбазаривалось по бросовым ценам, причем на толкучке дешевле было купить чашку XVII века, чем новую, обыкновенную. Покупателям с валютой, и крупной, — особые привилегии: так, в распоряжение жены американского банкира Отто Кана для путешествия по стране с целью скупки произведений искусства и старины предоставили царский поезд. Всего, что в багажном вагоне проследовало за пределы отечества, сегодня уже не счесть и не оплакать. И все же была это всего лишь подготовка к новой, большой волне «музейного экспорта». Велась она по всем канонам времени и начиналась из глубины.

Трудно объять сегодня, что имел в виду автор знаменитой фразы «кадры решают все», но именно в это время и появляются в наших музеях руководители, которые, как рассказывают современники, «искали плафоны не только на потолке, но и на стенах». Изданная несколько позже брошюра «Социалистическая реконструкция Эрмитажа», написанная новым и, конечно же, более покладистым, чем его предшественник, директором Б. В. Леграном, подводит некоторые итоги этой работы. Процитируем начало:

«В те годы Страна Советов проводила твердый курс на реконструкцию промышленности и сельского хозяйства, но по эрмитажному летосчислению, которое было в большом запоздании, время реконструкции музея на основе марксистско-ленинской теории (посмотрим дальше, что подразумевал автор под этим понятием? — А. Н.) еще не настало. Руководство музеем было предоставлено специалистам, не знакомым с мировоззрением пролетариата»...

Какой знакомый тон!.. Чуть ниже мы вернемся к сему «труду», несомненно внесшему свой «вклад» в музейное дело, а пока отметим: трескучая эта демагогия, оформившаяся в конечном счете в «установку», имела прямые последствия, известные в определенных сферах под названием «Эрмитажное дело». Далее будем ссылаться на газету «Вечерняя Москва» от 29 и 30 мая 1931 года.

С самого начала газета, как говорится, берет быка за рога, объявляя: «Комиссия по проверке Эрмитажа выяснила, что в числе сотрудников музея до самого последнего времени работали чуждые элементы».