Готовим концерт. Смотрю на свастику, креплю себя одной мыслью: как бы в забывчивости, войдя в роль, Генку ненароком прикладом не пристукнуть.

В клубе вся деревня собралась. По случаю молодежного праздника Порфирий новые очки надел, чирки надегтярил.

Пьеса началась. Вышел на сцену, глянул в зал — мать-мать! Ноги к половице приросли. Руки пудовые сделались, и мураши, мураши по телу ползом передвигаются. Первые слова роли напрочь забыл. Зрители мою растерянность увидели, застучали ладошками. Думают — очухается от хлопков.

Не раз ходил в штыковую атаку. В пылу боя умудрялся даже бородавку разглядеть на какой-нибудь фашистской роже. А тут весь зал в тумане плывет, ничегошеньки не вижу. Жена уже с минуту моей ролью шипит из-за перегородки. Ребятишки за занавеской пистонами стрелять принялись, дым на сцену напускают. Запахло порохом, в себя стал приходить. По привычке после каждого выстрела голову нагибаю, оглядываюсь по сторонам.

Выпихнули на сцену фрица. Генка, на меня глядючи, еле усмешку сдерживает. Вдруг из зала заблажил стариковский козлиный голос: «Приголубь его, Триша! Чего он, гад фашистский, зубы щерит?!»

Выяснилось потом — шорник Порфирий зыкнул. Настроил он меня на фронтовой лад. Взбодрил криком. Снова в глаза мне бросились четыре виселицы свастики. Могилы братские, села сожженные увиделись. Генка-фриц с нахальной рожей на меня надвигается. Тут уж я не выдержал — щекотнул его брюхо винтовкой. Молотобоец усмешечку свою со слюной проглотил. Шепчет мне: «Трифон! Ты чего это не по роли орудуешь?!»

«Хенде хох!» — кричу ему. Дескать, задирай руки, не квакай.

Напуганный настоящим обхождением бойца Красной Армии, пленный без разговора подбросил свои ручищи. Должен был я его несколько раз прокружить по сцене, выговорить все за мильоны наших смертей, за Сталинград и Ленинград. За оставленных сирот, исчезнувшие деревни, разрушенные города. Сразу всю роль вспомнил. Рука моя на сенокосе окрепла, подсобляет сестрице вовсю. Вожу, прикладом Генку подбадриваю. Раз от души приложился — очки с него слетели. Напарник коротенькую нашу пьесу играл хорошо. Нагнулся, вроде сослепу ищет пальцами оптику. Из зала снова Порфишкин голос: «Триша, гони его, падлу, без очков! Нагляделся на русскую землю — будя!»

Судачили потом долго в деревне: дед Порфирий лучше всех вас роль сыграл. Всю пьесу, как на иголках, со сжатыми кулаками сидел.

После концерта Генка синяки считал. Один был величиной с торец приклада. Говорит мне здоровяк: «Раны твои фронтовые уважаю. Поэтому не трону. Другого бы отметелил за милую душу».

Ох, и тяжело быть артистом!..

Поздно затихают общежития Пионерного. Рано пробуждается молодой рабочий класс. Трифон ночевал в комнате, где жили Вася-Муромец и кучерявый парень, так и не сумевший поколебать спокойствие шахматиста. Когда фронтовик проснулся, соседние койки были пусты. На тумбочке лежал плотный лист бумаги с типографским грифом наверху: «Оперативный комсомольский отряд». По чистому полю крупно разбежались слова, написанные красным фломастером:

«Трифон Семенович! Мы оживим Колбинку!

До встречи на васюганской земле!»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.