Мягко покачиваясь на рессорах, синий салон - вагон вез главу департамента полиции в ставку верховного главнокомандующего для всеподданнейшего доклада и личной аудиенции с царем.

4. Кто?

В сырых капитальных стенах тюрьмы под сводчатым потолком долго и глухо отдаются быстрые, тревожные шаги. Ольга Русецкая ходит по камере, поглядывая в голубой узенький четырехугольник, в окошечко, забранное решеткой. Время идет медленно, но в короткие зимние дни быстро тускнеет голубое пятнышко в окне за решеткой. Потом за решеткой черная, густая ночь. Огненным раскаленным червяком светится электрическая дуга лампочки в потолке. Щелкает задвижка по ту сторону двери у глазка и отблескивает в щелке назойливый глаз надзирателя. Но для Ольги Русецкой нет разницы между днем и ночью, потому что нет разницы в дневных и вечерних мыслях. Всегда, все дни и ночи одна и та же мысль: «Кто выдал»?... Ставили типографию прочно, не наспех, в такой тайне, что не все свои знали. И если взяли в ночь, под самое девятое января, значит, знали в департаменте, значит, давно имели своего человека внутри и дали созреть, чтобы вырвать с корнем. Десять, много двенадцать, из своих знали про типографию. Значит, есть на этих десять - двенадцать человек один гад, один изменник. Как же быть, о чем другом думать, как не о том, как устранить, выловить, растоптать вредную гадину провокатора? И вот день и ночь ходит и думает, и перебирает в памяти пятерых, которые были взяты вместе с ней... Ведь только они знали место.

Кипанидзе?... Дважды бежавший политический ссыльный, с шестнадцати лет на работе... Или Щукин - наборщик с простреленными легкими, с шрамом от шашки конвоира. Замкнутый, скрытный, внимательный - настоящий подпольный работник? Или Алеша, по паспорту Зеленко - сибиряк, ученик ссыльных, смелый и бойкий парень с голубыми, ясными глазами?... Дядя Вася, старик, работник чуть не с восьмидесятых годов, друг Желябова и Перовской?

Все, как на подбор. Все опытные, бывалые, верные и испытанные. Но, ведь, только они, только эти люди готовили листовки к девятому. И опять перед глазами Ольги проходят четверо товарищей, взятых вместе с ней, и еще несколько других, которые связаны с этой работой. Ряд мужественных, открытых, честных лиц. Ряд людей, у которых вся жизнь на виду. Тяжкая жизнь, с годами тюрьмы, ссылки и каторги, с побегами, провалами, карцерами и побоями. Нет, не они... Не эти.

- Тогда кто же, кто?

В ту же ночь в Литовском замке, в камере - одиночке «четырех», худенький, голубоглазый юноша, сидевший по делу о типографии, припав к стене, оглядываясь на глазок, выстукивал в стенку по тюремной азбуке буква за буквой....в...з...я...т...у...к...а...т...и...б...у...м...а...г...и. В соседней камере, припав к стене, слушал другой заключенный, иногда перевивая мелкой дробью стука, и просил повторить непонятное. Так шли часы. Наконец, стучавший в стену юноша встал, разогнул спину, потянулся, сел на койку и долго смотрел в стену ясными, голубыми глазами.

5. Нечаянная радость

Катя возвращалась с фабрики. В морозном тумане желтой цепочкой вспыхивали вдоль набережной фонари. Она пересекала огромную, пустынную Дворцовую площадь, где темно - красной окаменевшей грядой поднимался Зимний дворец. Пробежала мимо зубоскалящих сторожей в воротах и прошла путанными двориками в подвальный этаж.

Василий Иртышев в очках с вечерней газетой сидел у лампы. В фаянсовой кружке стыл чай, и на куске черного, засохшего хлеба лежал маленький огрызок сахара. Вот и весь ужин Василия Иртышева. И в этом высохшем, с обрезками соломы, кусочке хлеба, в этом огрызке сахара был голод, стучавшийся в подвалы, чердаки и дома рабочих окраин. Когда Катя проходила по путаным дворикам, ей почудилась высокая, как бы подстерегающая ее тень. Но девушка думала о другом, спешила домой и, так и не оглянувшись, постучалась в тяжелую на блоке дверь. Иртышев впустил дочку и помедлил закрыть дверь.

- К кому, служба?... - спросил он, вглядываясь в темноту.

- Василий Карпыч! - послышался Кате глуховатый, странно знакомый голос.

Иртышев отступил, впуская гостя, и свет от лампы на столе упал на высокого солдата в серой папахе. - Кто? - окликнула Катя, всматриваясь, и, всмотревшись, сама не веря, звонким, радостным голосом воскликнула: Титов!

Девушку шатнуло к солдату. И он протянул руки, и оба стояли, держась за руки, друг против друга, глаза в глаза, и в глазах было радужное сияние, радость и свет.

Вокруг, покряхтывая и вздыхая, ходил Василий Иртышев, что - то говорил, о чем - то добродушно расспрашивал, а Катя и Титов не слышали и глядели друг на друга жадно и радостно.

- Да садитесь же, ироды... - вдруг рассердившись, крикнул на них Иртышев, и они сели. Титов расстегнул пояс и снял шинель. Он сильно похудел с лета, будто бы вытянулся. В глазах часто пробегали тени, и когда молчал, то крепко и сумрачно сжимались губы. Две защитных нашивки на рукаве говорили о тяжелых ранениях и борьбе крепкого, сильного тела со смертью.

- Ну, чего расскажешь, Иван - воин?... - сочувственно кряхтя, спросил Иртышев. - Небось, есть о чем порассказать. Воевать, брат, не пахать...

- Да, не пахать... - задумчиво сказал Титов, не отводя глаз от Кати.

И Катя переменилась. И молодости не убыло, а веселья прежнего нет и румянца меньше. Точно другая девушка провожала летом на Варшавском вокзале.

- Где побывали?...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.