А каратели встали рано. Поручик Храпов разбудил солдат до света, чтобы тронуться в поход, пока не развезло дорогу.

Дед Василек, чтобы оттянуть время, не стал скрадывать путь по тропе мимо Ермакова поля, а повел отряд по речной излуке. Ночь незаметно перешла в утро, границы стерлись в молочном тумане, сыром и холодном. Но с восходом солнца туман поредел, трусливо пополз в лесные распадки и ложбины. Утро выдалось яркое, слепящее, с высоким и по-весеннему налитым синевою небом.

Солдаты шли скорым шагом, бодро переговаривались, а пан Вернер не переставал восхищаться, пискливо восклицая.

– О, какой замешательный утро! Я не жалею, что напросился на этот прогулка. Надоели казематы, карты, вино!.. В Сибири нет даже красивый женщин, одни эти... как его?.. Бабы... А какой богатый страна! Лес – целое море. Нет, океан! Кедра, сосна, елка, пихта – о-о! Писеца, соболя, лисица, белка, медведя – о-о! Золото! Умный народ такой богатство делает золото, а свинья делает этот... как его?.. Да, навоз...

Поручик Храпов косился на восторженного пана, молчал. В Каинске стоял легион из бывших пленных поляков, присягнувших на верную службу Колчаку, и, когда Храпов набирал в свой отряд добровольцев для похода на объявившихся в тайге партизан, подполковник Вернер, полуполяк, полунемец по национальности, по натуре романтик, ищущий приключений, набился к нему с четырьмя своими солдатами.

Дед Василек шагал рядом с Храповым и Вернером, слушал болтовню поляка, и его разбирала злость на этого чужеземца, который так брезгливо отзывался о русских. И старик не стерпел, поскольку терять-то ему вроде было нечего. Он снизу вверх глянул на долговязого поляка, вдруг ляпнул:

– Ты про Ивана Сусанина слыхал, пан... Венер?

– О да! Иван Шушанин... Знаю, знаю! Русский поэт, как Пушкин, да? – обратился он за помощью к Храпову.

– Н-не совсем... – сквозь зубы процедил поручик и глянул на старика жесткими умными глазами. Маленькое лицо Храпова чем-то неуловимо напоминает крысиную мордочку: нос вытянут и постоянно будто бы к чему-то принюхивается, а подбородок скошен, тонкие губы еле прикрывают длинные острые зубки.

Он придержал Василька за рукав и, когда чуть отстали, повел острым носом по сторонам, хрипло сказал:

– Ты, дед, смотри! Не задумал ли чего? Если что – пристрелю, как собаку...

– Да ить в шутку... Знают ли, мол, в чужих землях наших-то героев?.. – прикинувшись простачком, заморгал глазами старик.

А терять ему, деду Васильку, кажется, и вправду нечего. Такое было предчувствие, что в живых он сегодня вряд ли останется. Если из засады не настигнет шальная партизанская пуля, то Храпов-то уж точно успеет выполнить свое обещание. Ушлый, видать, мужик, не прозевает.

И старик шел на верную смерть с легким сердцем. Даже сам удивлялся этому. Что ж, пожито, поработано, пора и честь знать. А умереть за правое дело не страшно, нет. Лучше, чем дома на печи. Недаром говорится: на миру и смерть красна. Вот только жалко старуху – совсем одна останется, сирая. Кто поможет, даст на старости лет кусок хлеба? А при смерти и веки смежить, пятаки на глаза положить будет некому...

– Чего задумался, дед? – спросил Храпов неприятным своим, простуженным голосом. – Смотри, сверток на Пестровскую заимку не прозевай... Версты три останется – тайгой веди, а то шабурники, чего доброго, караул на дороге держат... Сколько их там, ты говоришь?

– Ничего я не говорю... Откеля мне знать? Забегал надысь мужичонка по дороге в Шипицино, дак сказывал – перешли, мол, партизаны с Косманки на Пестровскую заимку, а што за люди и сколько – вам лучше знать...

– Хитришь, старый кобель, – повел носом поручик. – Все вы тут заодно... Однако уговор помни: приведешь хорошо – награду получишь, случится что – на себя пеняй: за ноги на первом суку повешу.

– Как не помнить, ваше благородие... Всю дорогу страшшаешь, будто ребятенка малого. Сам, поди, трусишь, елки-моталки?

– Ты говори, да не заговаривайся! – зыркнул Храпов на старика.

* * *

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.