Гибель деда

Выговорившись, он как-то сразу обмяк, ссутулился над костром, заклевал носом в чуткой дремоте. При малейшем шорохе он вскидывался, подозрительно косился на Маркела.

А у Маркела задеревенели туго стянутые веревкой кисти рук, саднило избитое тело, но все заглушала ноющая боль в правом колене: не вывих ли? Он сидел, привалившись спиной к сосне, безучастный ко всему, потерявший надежду на освобождение.

Толстые поленья в костре догорали, подергивались сизым пеплом. Стало особенно темно, как бывает перед рассветом. И в этой глухой темноте вдруг родился звук, похожий на скрежет ржавого железа. Звук поднялся, как бы отделился от земли, и знакомый Маркелу волчий вой – гортанный, подирающий по коже – тоскливым эхом понесся над тайгой. Микешка вскочил как ошпаренный, сложил ладони рупором и заревел в сторону волка:

– Ве-еста-а!.. Ко мне-е-е! Э-у-р! Э-у-р!

Маркел даже не сразу понял смысл этого странного зова, – так поразило его снова сходство Микешкиного голоса с диким волчьим воем.

– Э-у-р- Ве-еста-а! Ко мне-е! Э-а-р-р! – выл Микешка, изрыгая скрипучие мощные звуки из самой своей утробы.

Но зверь замолчал, не отзывался. Микешка долго стоял, прислушиваясь к тишине, потом снова сел к костру, пробормотал:

– Ушла. Шибко гордая...

– Волчица, что ли? – подал голос ошарашенный Маркел.

– Какая тебе волчица! – Микешка со злобой швырнул в потухающий костер полено, так что искры взлетели столбом. – Собака это моя, Веста... Го-ордая, сволочь! А дело вот как было. Старая она совсем стала... Ну и промахнулась единожды на соболя. С-под самого носа зверек ушел. Да. А я-то вгорячах возьми да и огрей ее по морде сапогом. Она и убёгла от меня. Теперь вот бродит вокруг да около, с голоду подыхает, а домой вернуться не хочет. Хотя и пользы от ней теперь на грош, а все ж таки... – Микешка подкинул еще в костер, продолжал: – Кровь-то в ней дикая – помесь собаки с волком, оттого, может, такая гордая. Не хочет простить. А сама сроду мне ничего не прощала, ни одной моей промашки...

И только теперь Маркел вспомнил удивительную историю об этом человеке и его собаке, рассказанную когда-то дедом Васильком.

Прежде Микешка Сопотов жил в деревне, пахал землю, водил скот и считался хозяином средней руки. Жадный, правда, был, но работать любил и умел, этого не отнимешь. И вот у приезжего охотника купил себе щенка – башкатого, лобастого: ни волк, ни собака. На вольных кормах сука скоро вымахала чуть ли не с годовалого телка, а силой и ловкостью могла потягаться с целой сворою деревенских собак. Но поражало в ней другое: незаурядный ум, если можно так сказать о собаке.

Раньше Сопотов редко охотился – было недосуг, а тут пристрастился к тайге и на зависть другим охотникам никогда не приходил с пустыми руками. Причиной этому была Веста с ее необычным чутьем, хитростью и выносливостью. Она могла сутками преследовать зверя, обманывать и заманивать, пока не нагоняла его под Микешкин выстрел. Но и характером была суровая и беспощадная: не прощала Микешке ни промаха в стрельбе, ни трусости и усталости, никаких человеческих слабостей не прощала своему хозяину и при любой его промашке бросалась под ноги, сбивала на землю, готовая разорвать на клочья...

Микешка сначала боялся суки, хотел сбыть ее или даже пристрелить, но вовремя уразумел, что старается-то она бескорыстно, на его же пользу, и стал помаленьку привыкать к крутому норову собаки, которая со временем выдрессировала его в первоклассного охотника.

А вскоре понял Сопотов и другое: охотой заниматься куда прибыльней, чем пахать землю или корежить лес. Тут может получиться, что наяву сбудется давняя и единственная мечта: разбогатеть.

С собакой обвыкся настолько, что понимал ее с полурыка, а она его – с полуслова. Да и слова-то постепенно тоже превращались в отрывистое рычание, – собака не нуждалась в замысловатых, длинных фразах.

Хозяином над Вестой Сопотов был только дома. В тайге верховодила над ним собака, и Микешка безропотно подчинялся ее умным приказам.

– Во псина, дак псина! – восторгался дед Василек, когда рассказывал эту историю. – Карактером сильней человека оказалась: приручила его, в зверя обратила... Вот так в жизти бывает, парень...

А ночь уходила, иссякала темень, и мутный неверный свет уже сеялся сверху сквозь густую хвою сосен. Проступили ближние стволы, тускло заблестело отточенное лезвие топора, брошенного неподалеку.

Топор! Маркел еще не сообразил, что с ним делать, а уже прикинул: если вытянуться всем телом – можно достать ногой. Так! Подгрести к себе, под себя, к связанным за спиной рукам...