К моему большому удивлению, Стукаленков вроде бы как даже ужаснулся моим словам:

— Что нт-т, Леванид Василич! (мои «скобари» с большим трудом привыкали к моему «зверскому» имени), – почти ахнул он. – Да разве это теперь можно?

— А почему же нельзя, Федор Матвеич? – усомнился я.

— Да что вы, товарищ начальник? Да они тут теперь кругом моей избы не только что ночью – и днем безо всякого страха .ходят...

— Зеленые? – невольно вздрогнул я.

— Какие зяленые? Я тых зяленых за вси два года еще ни одного в глазы не видел... Волки! Давайте, барин, скорее к дому идти: темнеет быстро, торопиться надо!

Мы, не задерживаясь более, тронулись в путь.

— Неужели много волков?

— А я даже и сказать вам не умею, скольки их тут собралось! В эту осень они со всего света сюда в «Старик» явились. И с Харайлова, и с Глубина, и с Глубина-Вязьменского. Никогда этого не было, а тут – на поди! Хорошо, у меня на хлеву крыша крепко устроена, да и вся постройка – еще слава богу, дай бог здоровья плотникам, которые рубили. А то бы не узнать, что делать...

Он вдрут замолчал, как-то подступил ко мне поближе на ходу и совсем другим голосом, почти что полушепотом, точно опасаясь, чтобы его лес не услышал, заговорил «не о том».

– Товарищ начальник, – нерешительно пробормотал он, – уж раз такая вы пала планида, что вам у меня ночевать придется, ничего не поделаешь – должон я вас предупредить. Это все неправда, что ребенок болен. Вам я все скажу... Ну грех вам будет, коли вы по народу такую весть пустите... С женой у меня не ладно, Леванид Василич... Жена у меня больная… Ну, это – как сказать – больная; она так ничего бабочка, здоровенькая. И не могу я сказать, чтоб глупая, нету этого. Ну... маленько не в своем уме. Все хорошо, все ладно, да вдруг – как заговорит, как понесет – хоть стой, хоть падай. И потом получается вроде падучей. Я ее в Погост возил; уже Николай Павлыч – хороший доктор, ничего не скажешь – не признает у ей падучей. Это, говорит, у ей психическое заболевание, от большого испугу...

Он замолчал, как будто ему особенно трудно было сказать остальное...

– И вот еще что, барин... совестно говорить, но придется. Есть у ей еще одна расстройства, вы уже это поимейте в виду. Нельзя ее с мужиками оставлять. Она и сама себя стыдится, а совладать с собой никак не может. Так уж вы поимейте, в виду, Леванид Василич... вот мое колдовство, вот мое и нелюдимство – вот все оно тут...

Он постучал в дверь. Звонкий, совсем еще молодой женский голос ответил: «Ты, Фединька?» «Мы с начальником... Санки не приехали, а – волки... Открой, Кать?»

Воцарилось недолгое молчание. Потом послышался звук отодвигаемого засова!

– Федь, не сразу входите... Оденусь...

Мы помедлили, потом Федор открыл дверь. За нею оказалась очень чистая комната дореволюционного образца «леснической сторожки», немного подделанная даже под старинные охотничьи домики; четырехгранные слеги-балки под потолком, какое-то подобие светцов из черного железа, видимо, на предмет держания факелов, как в каменных замках...

Очень миловидная женщина лет двадцати пяти, светловолосая, голубоглазая, вышла из-за полога, разделявшего избу на две половины.

– Здравствуйте, проходите... – проговорила она, и какой-то чуть заметный нерусский акцент – может быть, скорее интонация – удивил меня в ее речи. – О, волки... Такой ужас!.. Садитесь... Федя, я не знаю, чем товарища начальника кормить можно? Ты меня научи...

Меня можно было кормить тем же самым, что и Федю – тушеным в корчаге мясом с картошкой и щами. Это удивило Катерину Стукаленкову.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.