Я грустно посмотрел на переполненные ящики. Солнце уже скрывалось за горой, но все равно еще долго будет светло. Лаци вдруг все понял и тихо спросил:
— Что же мы будем делать целыми днями?
Иван медленно направился к бункеру. Вышел и бегом к нам, расстегивая на ходу футляр с гитарой, и вид у него был такой, словно в футляре заключалась важная идея. Запыхавшись, он остановился, ударил по струнам, и в воздухе разнеслись звуки торжества. Иван вскочил на ящик и раскинул руки:
— Леди и джентльмены! Запомните этот миг на всю оставшуюся жизнь. Вы присутствуете при рождении знаменитого эстрадного состава «Картофельное трио».
Джентльмены, уважаемый всеми нами сэр Метерлинков, дабы соблюсти дисциплину в доверенном ему форте, сослал в заточение песню, любовь и скромность.
Но песня, любовь и скромность, соединенные воедино, рождают славу. Итак, начинаем репетицию! ДО РЕ МИ ФА СОЛЬ ЛЯ...
Уши Лаци покраснели от трепета.
Я на миг представил себе море всеобщего восторга и сияющие Сонины глаза посреди этого моря... Невольный судорожный вздох вырвался из моей груди.
«До!» — Иван ударил по струнам, и мы с Лаци, покорные и сосредоточенные, повторили: «до»...
У Лаци вначале пошло хорошо, но потом звук истончился и будто сломался... Мое «до» взвилось визгливой спиралью...
— Придется нам поработать над «до», — вздохнул Иван.
— Когда я был маленьким, меня учили играть на рояле, — горестно заговорил Лаци, — один знаменитый маэстро, целыми днями занимались, и все равно ничего не вышло...
— Будем работать над «до», — заключил Иван. Мы завывали до поздней ночи и улеглись лишь тогда, когда почувствовали полное подчинение роковой ноты нашим голосам.
...Так день за днем поднимались мы по нотной лестнице. Голоса наши зазвучали чисто и красиво, и мы словно стали красивее вместе с ними. В глазах наших засветилась слава, спины распрямились, на загорелых руках вздувались крепкие мускулы, зубы блестели.
Каждый день в село аккуратно отправлялись три ящика картофеля вместе с приветами всем нашим друзьям. Мы уговорились держать в строгой тайне наше «Картофельное трио» и не писать о нем никому, даже Соне.
Может быть, именно потому мои письма тревожили ее, она уже догадывалась, что я что-то скрываю.
А мне так хотелось хотя бы намекнуть на то, что с нами происходило, рассказать, как здорово мы усвоили «Банан», как слаженно поем каждый вечер «Моряки, ах, только они умеют любить». Но мы ведь дали друг другу слово молчать до первого концерта, и я молчал. Даже на всякий случай устроили друг другу цензуру, ежедневно один из нас просматривал письма, которые мы отправляли.
В письмах Ивана Димитрова говорилось о том, как вкусно и славно есть картошку рядом с верными друзьями под шипение горячих углей.
В дни моего цензурного дежурства я не писал Соне, боялся искушения.
Лаци посылал матери открытки:
В 1-м номере читайте о русских традициях встречать Новый год, изменчивых, как изменчивы времена, о гениальной балерине Анне Павловой, о непростых отношениях Александра Сергеевича Пушкина с тогдашним министром просвещения Сергеем Уваровым, о жизни и творчестве художника Василия Сурикова, продолжение детектива Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Повесть
На этой странице, дорогие читатели, — портреты молодых комсомольцев и коммунистов, о которых «Смена» рассказывала в разные годы заканчивающейся пятилетки
Нравственная норма